Дмитрия коробили слова майора, коробил тон, было жалко Надю — не видит, не понимает она Анисимова — и себя жалко: как же раньше не почуял, что это она, единственная?.. Чтобы перевести разговор на другую тему, Кедров спросил:
— А у тебя как, еще не кончилась война?
— У меня? — переспросил майор, легко шагая по кабинету, — он ни минуты, кажется, не мог бы провести спокойно. Как он тут целыми днями сидит? После вопроса Дмитрия он сбился с шага, крутанулся. — Не надо размагничиваться, — сказал он твердо. — А ты, поди, все страдаешь о своих птахах?
Дмитрий встал, опершись на раненую ногу, охнул.
— Болит? — посочувствовал майор.
— Устал! — Дмитрий помолчал, и его темно-синие глаза блеснули холодно и отчужденно. — О птахах, говоришь? Что-то перекрывает мне дорогу к ним, а что — и сам не пойму. Может, избаловали звание и должность? Не могу себя увидеть за чучелами?..
Майор оживился:
— Допер все же! А как спорил со мной в палате, помнишь? Аж перья летели… — И засмеялся: — За перья извини, не я такое выдумал. Хочешь здесь остаться? Помогу подобрать работу. В горком стукнусь — порядок. А жилье? Найдешь себе бабенку с квартиркой, женишься.
Кедров переложил палку из руки в руку, как бы снова приноравливаясь к ней, сказал:
— Ну, я пошел. В госпитале, так и знай, переполошились: к обеду не явился! ЧП! А насчет работы… подожду. Доктор обещает долгую инвалидность.
В госпитале Кедрова ждала телеграмма…
На следующий день вечером он выехал домой.
2
Тихвин встретил негустым разбросом огней. Задымленные, с отметинами войны железнодорожные здания. Поезд прибыл ночью, а людей на перроне полным-полно: все еще встречают фронтовиков. Едут и «западники», чьи части, вернувшись на Родину, дислоцировались в тыловых гарнизонах, и «восточники», герои маньчжурских сопок, Большого Хингана, Порт-Артура и Курил, и опять же госпитальные, как он.
Закинув за спину вещевой мешок, с чемоданом и палкой в руках Дмитрий вышел из вокзала и зашагал по улицам ночного города. Надо было добраться на окраину, где у шлагбаума, как ему сказали, если повезет, можно достать машину до села Залучье, откуда до родной деревни Коровьи Лужки рукой подать. Что ж, ему не привыкать еще с войны к оказиям в пути.
Он шел и думал о матери. Он думал о ней всю эту горестную дорогу, хотел застать ее живой. Если же не застанет, не простит себе этой вины.
В сорок первом она писала ему:
«Немцы утопили всех наших мужиков в озере, твоего батьку тоже».
