Дмитрий смутился, но девочки вроде и забыли об орлане, стали интересоваться другими птицами.
— А вы, дядечка, военный? — спросила та, что с косичками, но ее перебила другая, шепча:
— Дядечка — капитан…
— Откуда ты знаешь?
— А вот знаю!
Дмитрий усмехнулся:
— Верно, капитан!..
— А вы, дядечка капитан, учитель?
— Случалось. Вел биологию. А так — я орнитолог.
— Орни… толог?
— Да, я изучал жизнь птиц. До войны. Ну и на войне, если приходилось.
Девочки переглянулись и, ничего не сказав более, побежали из зала. Дмитрий услышал, как одна из них, с косичками, все старалась выговорить название его незнакомой профессии, запомнила она только первую часть слова, но тотчас вышла из положения: «Птичник, вот кто он…»
«Птичник… Действительно!»
И представил себя делающим чучела… Он и на самом деле мечтал об этом. Чучела у него получались: умел подсмотреть в птице характерную позу, умел найти пластику. Но…
Упрямость этого «но» сильнее всего почувствовал, пожалуй, именно сейчас. На войне он делал самое важное, самое главное, что тогда ему выпало делать. И какой должна теперь быть та должность, которая хоть как-то уравняла бы его с тем фронтовым капитаном Кедровым? И если он будет тем же капитаном Кедровым, каким был все годы войны, и если он, как и миллионы таких, как он, с такой же беззаветностью будет сражаться на новом фронте, как же они украсят трудом свою Россию! И какой рубеж нового фронта должен занять он? Окольцовывать осенью пролетных птиц, а весной встречать их и потом заниматься обобщениями новых открытий? Мастерить чучела и радоваться, что таких до него еще не было? Не надо это людям сейчас, и ему не надо! А что надо?
Как он хотел возврата в эту новую, вернее, прежнюю свою жизнь, и какой простой ему казалась встреча с ней, и как все усложнилось в самом столкновении старого и нового.
А может, не надо ничего усложнять?
Но почему же он не мог себя представить в роли научного сотрудника музея, чему был так рад еще недавно? И на войне он не мечтал ни о чем другом. Что случилось с ним сейчас? Почему он устыдился самого себя и своей профессии? Может, во всем виноваты его форма и эти три ряда планок? Когда он все это снимет и спрячет в шкаф, не станет ли прежним? Прежним, каким был до войны в Вологде… Была у него любимая работа вот в таком же музее. Были птичьи стаи на озере и в лесах, была научная станция, и он не нуждался ни в чем другом. Как все изменила война…
И тут он подумал о Надежде Игнатьевне, вспомнил ее вишневое платье и вишневые туфли. Расставшись с формой майора медицинской службы, стала ли она другой?
