Курбаша, вытаращив глаза, смотрел на ученого, осел задумчиво жевал и поводил ушами, а бледный энтомолог перебирал на ладони свои драгоценности. Курбаша вдруг испуганно побледнел и приказал подать остальные коробки.
В одной из них была вата, и курбаша растрепал ее руками. На дне коробки была полосатая желтая бабочка, и Кур-Ширмат с недоумением поднес ее к лицу. Это был экземпляр махаона, еще неизвестного науке. В глазах ученого появилось страдание, и он окончательно пришел в себя. Курбаша повертел бабочку и нечаянно отломил ей крыло.
С пленником произошло что-то неслыханное: он так быстро вскочил на ноги, что осел испуганна шарахнулся в сторону, и протянул дрожащие руки к изумленному басмачу, умоляя и требуя осторожности. Не надо было знать языка, чтобы понять, что изломанная мертвая бабочка была дороже жизни этому человеку. Осел снова протискался к хозяину и получил сахар.
— Дувана! (сумасшедший) — испуганно и почтительно зашептали крутом басмачи.
Курбаша кивнул толмачу. Переводчик обратился к Яворскому с вопросом, но тот молчал с протянутой рукой и, когда Кур-Ширмат положил ему на ладонь махаона, он бережно положил к нему отломившееся крыло, твердя одно и то же латинское название семейства. Толмач снова спросил его, зачем он приехал: в горы, и ученый стал говорить о жуках.
— Дувана! — сказал ему прямо в лицо Кур-Ширмат, выслушав перевод. Лицо курбаши выразило непривычную ему ласку и сострадание. Он хлопнул в ладоши, и Яворскому подали пиалу кумыса из чанача, привязанного за седлом одного из басмачей.
Ученый, привыкший говорить с женой о значении науки, выпил кумыс, встал и, не задумываясь, начал говорить толмачу о жуках. По своей великой рассеянности, он сыпал латинскими названиями, как горохом; толмач переводил, что успевал понять, а Кур-Ширмат и остальные после каждой фразы толмача наклоняли головы и хором твердили:
— Дувана! Дувана!
Осел так неподвижно смотрел в землю, как будто боялся прослушать какое-нибудь латинское название, и с видом академика поводил ушами. Вид у него был необычайно рассудительный, а когда лектор дошел до перепончатых и жесткокрылых, он слегка удивился. Вероятно, его мысли приняли обычное направление. Вся история должна была окончиться скоро. Ведь груза не было; бежать было так легко, а если груз и был, так легкий, значит, не придется итти к следователю, и есть казенную пищу, от которой на второй день пухнут десны. В конце лекции осел ни с того, ни с сего заорал благим матом, и его отогнали.
