— Ничего, — сказал я, — небольшая слабость… я расстроен. Ты… ты случайно не заметила… не заметила, где… Мне кажется, я немного пройдусь обратно. Банджо и мой ранец… они, вероятно, свалились. Я отлично помню, что уложил их в шарабан у гостиницы.
У Билли вырвался полный отчаяния крик:
— Ты… ты их потерял?
— Они свалились, — повторил я машинально. — Подожди меня здесь, я пройду обратно по дороге. Нет, я не хочу ехать обратно. Я пойду пешком. Моцион будет мне полезен. Я чувствую, что он мне необходим.
Сняв пиджак и жилет, я бросил их в шарабан и отправился обратно по дороге в Байонну. Было уже половина двенадцатого. Солнце стояло высоко на совершенно безоблачном небе. Ветра не было.
Я шел быстро. Несмотря на свою тревогу за потерянный багаж, я ощущал какое-то странное облегчение. Понять это состояние могут только те, которые обладали ослом и отравили его или у которых вырвали больной зуб.
Я был рад, когда мне, наконец, удалось найти потерянные вещи и вернуться с ними к Билли. В подобных критических случаях она незаменима. Вместо того чтобы усесться и заплакать, как сделало бы большинство молодых женщин на ее месте, она тщательно привела в порядок свой туалет и приготовила чай.
Жизнь и даже Бланшетта снова приобрели известную прелесть для меня. Ослица наша, несомненно, обладала многими удивительными качествами. Если бы только она согласилась двигаться сообразно нашим желаниям, не было бы ни малейшей причины, мешающей нам добраться при ее помощи до противоположного конца Европы.
Расстилавшийся перед нами пейзаж ласкал взгляд. В том месте река Ардур струится медленно, и берега ее окаймлены пышными лугами и высокими деревьями. К югу от реки виднеются низкие округленные горы, к северу же горы становятся выше, вздымаясь зелеными волнами к предгорью и к самим Пиренеям.
Сенокос был в полном разгаре. Благоухание свежескошенной травы наполняло воздух и пока мы сидели за чаем, огромный фургон, нагруженный целою горой сена, медленно прогромыхал мимо нас. Люди, правившие им, были молоды и весело пели.
Билли вытащила банджо, и мы запели негритянскую песенку. Бланшетта насторожила уши. Она, очевидно, еще никогда не слышала ничего подобного. Песня ей понравилась. Мы запели вторую.
Верхняя губа ослицы затрепетала, и дрожь пробежала по ее телу. Мы пропели ей «Дикси Лэнд», и она выразила свою радость хриплым ревом, пробудившим эхо в горах. Затем мы снова уложились и поехали дальше.
Бланшетта вела себя так прилично, что я искренно простил ей все ее утренние проделки и отказался от своего плана убить ее. Она вздрагивала каждый раз, как я заговаривал с нею, и, если мне хотелось, чтобы она шла быстрее, мне стоило только запеть. Было очевидно, что мне удалось усмирить ее, и я поздравил сам себя с тяжело добытой победой.
