У матери с возрастом развилась депрессия, а с ней – боязнь окружающего мира; больше всего – внешнего, но и в квартире она могла испугаться грузной фигуры отца, или большого шкафа, или занавески, подброшенной ветром. И при этом ей до самого конца было интересно, что происходит там, в мире, а больше всего – что делают ее внуки и внучки.
Сабина хотела спросить, когда она умерла, но не спросила. К чему? Сидела молча, потом сжала амулет в руке и прижала к сердцу:
– Спасибо.
Садовница, возвращаясь с пустой тачкой, улыбнулась, и Сабина улыбнулась в ответ, а Михаэль приподнял руку.
Помолчав, Михаэль спросил:
– Ты оставила клинику?
– Да. Но я продолжаю помогать и часто бываю там.
Он кивнул:
– Я не скучаю по службе. Но не хватает причастности, включенности, какого-то участия в деле. – Он засмеялся. – Если бы у нас было семейное предприятие, какой-нибудь супермаркет, и Томас перенял руководство, я бы укладывал клиентам вещи в пакеты и был бы удовлетворен.
– Ты смерти боишься?
Он покачал головой:
– Я не напуган, как мать. Но мне все грустнее, и хорошо, что смерть положит этому конец. – Он повернулся к ней и посмотрел на нее. – Я сожалею, Сабина. Я сожалею о том, что случилось, о том, что сделал, и о том, чего не сделал. Но еще больше – мне грустно. Моя грусть ложится на все, я устаю от нее, она как черная вода, черное озеро, в котором я тону, непрерывно тону.
Сабина не знала, что ей сказать, что сделать. Сказать, что понимает его? Она его не понимала. Обнять его? Она положила ладонь на его руку:
– Давай я отвезу тебя домой?
7
Она взяла его под руку, и чем дольше они шли, тем плотнее ставил Михаэль свою трость и тем тяжелее опирался на руку Сабины. Ей было жаль его.
Они не говорили. Не говорили они и в машине. Когда она остановилась перед его домом, он сжал ее руку и сказал:
– Мне это было нужно. Спасибо.
Через несколько недель она прочла в газете о его смерти еще до того, как позвонили дети. На протяжении нескольких дней много писали о нем и о том, чем город ему обязан: о новой ратуше, о новом концертном зале и расширении городского театра, о новом городском квартале на месте старой товарной станции, о значительном сокращении долговой нагрузки. Сабина ничего этого не читала. Но когда с ней заговаривали о нем, ей уже не было это неприятно, и она охотно соглашалась, что сделанное им впечатляет.
Дочь спросила, не пора ли теперь поговорить наконец об отце. Она ответила: «Возможно» – и больше к этому не возвращалась.
