«С ними в доме уютнее», — говорила она.
Она не любила Нормана, но он ей нравился — и потом, так приятно быть замужем, так приятно ничего не делать с утра до вечера, слушать пластинки на граммофоне, раскладывать пасьянсы и читать романы. Так приятно сознавать, что не нужно заботиться о завтрашнем дне. Иногда, конечно, было немного скучно, но Норман сказал, что она к этому привыкнет, и пообещал, что через год, в крайнем случае через два повезет ее в Англию на три месяца. Вот будет замечательно познакомить его со всеми ее друзьями. Она понимала, что его притягивает блеск рампы, и расписывала ему свои сценические успехи, которых, в сущности, не было. Хотела, чтобы он оценил жертву, которую она принесла, бросив сцену и выйдя замуж за плантатора. Делала вид, что знакома со многими примами, хотя на самом деле у нее не было случая даже поговорить с ними. Когда они с мужем приедут на родину, придется кое-что подкорректировать, но для нее это пара пустяков, в конце концов Норман знает о жизни театра не больше младенца, и если она не сумеет вертеть таким простым парнем, как ее муженек, имея за плечами двенадцатилетний опыт игры на сцене, значит, она полная бездарь и ничего тут не попишешь. Первый год все шло распрекрасно. В какой-то момент ей показалось, что она ждет ребенка. Они оба огорчились, когда поняли, что она ошиблась. Потом она начала тосковать. Ее угнетало, что ей приходится заниматься одним и тем же изо дня в день, и сама мысль, что она до конца жизни обречена уныло повторять одно и то же, страшила ее. В тот год Норман сказал, что не сможет оставить плантацию без присмотра. Они немного повздорили. Вот тогда-то он и сказал слова, испугавшие ее:
«Ненавижу Англию! Будь моя воля, я бы в жизни не поехал в эту проклятую страну!»
Миссис Грэйндж привыкла к одиночеству и стала разговаривать сама с собой. Она запиралась в своей комнате и часами болтала; вот и теперь, пудря пуховкой лицо, она обращалась с монологом к зеркалу, точно с кем-то беседовала.
— Это должно было насторожить меня. Надо было настоять и поехать одной, вдруг я бы смогла найти работу в Лондоне. У меня ведь опыт и все такое. Я бы потом написала ему, сообщила, что не вернусь. — Она подумала о Скелтоне. — Жаль, я ему не рассказала, — продолжала она. — А ведь почти решилась. Может, он был прав, может, мне стало бы легче. Интересно, что бы он сказал. — Она передразнила его оксфордский акцент: «Простите, миссис Грэйндж, я бы очень хотел вам помочь». — Она хихикнула, но ее смешок скорее походил на всхлип. — Если бы я решилась рассказать ему о Джеке… Ох, Джек!
