— Да будет вам, не все так плохо.
— Я говорю правду. Зачем мне вам лгать? Я в жизни больше вас не увижу, какое мне дело до того, что вы обо мне подумаете. И даже если вы расскажите другим то, в чем я вам сейчас призналась, когда попадете на побережье, какое это имеет значение? Вы услышите в ответ: «Господи, неужели вы останавливались у этих придурков? Мне вас жаль. Он чужак, а она чокнутая, у нее тик. Говорят, похоже, будто она хочет оттереть с платья кровь. У них там приключилось что-то странное, но никто не знает, что именно, давным-давно это было, тогда здесь совсем глухие места были». Чертовски странная история, скажу я вам, это уж точно. Я вам сейчас ее расскажу, мне ничего не стоит. А вы повеселите честную компанию в клубе. Вам потом долго не придется платить за выпивку. Будь они прокляты! Господи, как я ненавижу эту страну! Ненавижу эту реку! Ненавижу этот дом! Ненавижу этот каучук! Проклинаю этих грязных туземцев. И мне предстоит все это терпеть до самой смерти, а когда она придет за мной, рядом даже доктора не будет, друга не будет, чтобы меня за руку подержал.
Она разрыдалась — у нее началась истерика. Миссис Грэйндж говорила с таким надрывом, с такой страстью, на какие Скелтон не считал ее способной. В ее безжалостной иронии сквозили боль и мука. Скелтон был молод, ему не было еще и тридцати лет, он растерялся, не зная, как себя вести в подобном положении. Но молчать он не мог.
— Простите, миссис Грэйндж, я бы очень хотел помочь.
— А я не прошу у вас помощи. Мне никто не может помочь.
Скелтона охватило отчаяние. Из ее слов он, конечно же, понял, что она замешана в каком-то таинственном, а может, и зловещем происшествии, не исключено, что если она откроется ему, не опасаясь последствий, ей станет легче.
— Я не намерен вмешиваться в чужие дела, миссис Грэйндж, но если вы считаете, что, поделившись со мной, поведав об этой странной истории — вы только что про нее упомянули, — вы облегчите свою душу, я даю вам слово никогда никому об этом не рассказывать.
Она внезапно перестала плакать и посмотрела на него долгим пристальным взглядом. Она колебалась. У него сложилось впечатление, что желание заговорить было у нее почти непреодолимым. Но она покачала головой и вздохнула.
— Не поможет. Мне ничего уже не поможет.
Она встала и быстро ушла с веранды.
За бранч мужчины сели одни.
— Жена просит ее извинить, — сказал Грэйндж. — У нее приступ мигрени, так что она не встает с постели.
