.
Это были последние подвиги бурбонов.
Палермитанцы во весь этот день, казалось, были настолько удивлены и ошеломлены, что не думали ничего предпринимать против своих притеснителей. Но вечером 4 и 5 апреля заговорщики, пробившиеся таким чудесным образом из осажденного монастыря, вместо того, чтобы спрятаться или оставить остров, смело вернулись в столицу во главе нескольких шаек вооруженных крестьян. Ворвавшись в предместья, они начали мелкую городскую войну, перебив множество солдат, не уступая перед численностью, военным искусством и презирая казни жестоких врагов.
Когда в Неаполе узнали о случившемся, тотчас же на остров были отправлены новые войска, с новым наместником острова, князем Кастельчикала[246]. В официальной же газете было напечатано, что «порядок царствует в Палермо. Остров совершенно так же спокоен, как был спокоен город Палермо во время стычки, перед нею и после нее». Так желали Бурбоны уменьшить в глазах Европы значение происходивших в Сицилии событий[247].
А между тем, Айосса[248], министр короля, рассылал циркуляры не только Манискалько, но и всем градоначальникам континента, оканчивавшиеся словами: «всякий, обнаруживший сочувствие сицилийскому движению, должен быть арестован; равным образом должен быть арестован и каждый, распространяющий известия о нем или ищущий получить их. Строгость и строгость; король того желает, приказывает, повелевает».
Тринадцатого апреля город Палермо был погружен в траур; тринадцать несчастных были приговорены к смерти[249]. Манискалько, прежде чем отправить их на казнь, собрал всех в тюремной зале[250] и, состроив добродушную мину, медоточивым голосом сказал:
— Несчастные, выслушайте мой дружеский совет. Вы в двух шагах от смерти, ужасной, мучительной; вы, полные жизни и надежд… откройте имена членов революционного комитета — и, даю вам слово, вы будете не только прощены, но и получите еще награду. Король не забудет вас и ваши семьи. Говорите же!.. Ну, чего же вы молчите, на что надеетесь? Несчастные, мне вас жаль! Все ваши товарищи взяты в плен или рассеяны. Упорствуя в своем молчании, вы никого не спасаете, а только губите себя и свои семьи. Позорная и мучительная смерть ждет вас, нищета — близких вам. Говорите же, решайтесь!
И он складывал руки с выражением мольбы.
Но старик Джованни Ризо, поговорив с товарищами, мужественно ответил, что они не знают никакого комитета, а что, если бы и знали, то не сказали бы. Лучше смерть, чем предательство
