В этом отрывке, написанном, по словам автора, «с благоговейным трепетом», много безвкусицы и даже вульгарности, но он не лишен известной грубой силы или, во всяком случае, известной грубой мощи слов – этого свойства, которое должно особенно цениться нашим веком, так как он страдает именно отсутствием этой мощи, и здесь один из его главных недостатков. Однако лучше перейдем к описанию картины Джулио Романо «Цефал и Прокрида»:
«Следовало бы прочесть „Плач по милом пастушке Бионе“ Мосха, прежде чем смотреть эту картину, или же предварительно изучить картину в виде подготовки к чтению „Плача“. Как тут, так и там перед нами почти те же образы. Ту и другую жертву оплакивают тихим ропотом высокие рощи и лесные лощины. Из чашечек цветов льется скорбное благоухание; соловей рыдает на крутых склонах холмов, ласточка стонет в извилистых долинах. „Вздыхают сатиры и окутанные в темные покрывала фавны“, нимфы льют потоки слез у лесных источников. Овцы и козы покидают свои пастбища, а ореады, которые любят взбираться на вершины самых отвесных скал, спешат вниз и бегут прочь от пенья родных сосен, ласкаемых ветерком. Дриады печально склоняются с переплетающихся ветвей, и реки тоскуют по белоснежной Прокриде, и каждая из их бесчисленных струек рыдает, „оглашая воплями синеющий вдали океан“. Золотые пчелки умолкли на напоенном благоуханием тимьяна Гимете, и звуки рога возлюбленного Авроры никогда уже больше не рассеют холодную предрассветную мглу на вершине Гимета. На первом плане нашей картины изображен поросший травой и выжженный солнцем пригорок с неровной, волнообразной поверхностью (нечто вроде буруна), еще более неровной благодаря покрывающим его ползучим корням и пням безвременно погибших под топором дерев, но уже снова пустившим светло-зеленые побеги. Этот пригорок справа круто поднимается и переходит в густую рощу, в темную чащу которой не проникает ни один луч небесных светил; на опушке рощи сидит пораженный горем фессалийский царь, держа между коленями, словно выточенное из слоновой кости, тело, которое лишь за мгновение перед тем раздвигало своим прекрасным, точеным челом колючие ветви и попирало своими уязвленными ревностью стопами тернии и цветы без разбора, – теперь оно лежит беспомощное, отяжелевшее, неподвижно-застывшее, и лишь время от времени резвый ветерок играет густыми прядями волос.
Между частыми стволами деревьев теснятся изумленные нимфы, вытягивая вперед шеи, и оглашают воздух громкими жалобными криками…»
