сожаление, что в тронной речи не было упомянуто об амнистии. «Pourquoi avoir meprise ou craint un mot d’amnistie dans le discours du trone?»
[36] Вот когда можно сказать: sancta simplicitas
[37]. Англичане, выслушав «упоминание», стали бы дожидаться закона, а у нас бросились бы ломать двери тюрем. Упоминание стало бы провокацией, которая послужила бы одной Революции.
Но изменилось ли бы настроение нашей общественности, если Государь в тронной речи объявил бы амнистию? Была ли бы Дума за это ему благодарна? И даже: была ли бы она этому рада?
В этом возникают сомнения, когда прочитываешь стенограммы заседаний, где об амнистии говорилось. Укажу на поучительный эпизод.
3 мая в Думе происходили прения об амнистии. Многие упрашивали Думу не затягивать прений. И Родичев сделал непонятный намек: «Мы накануне опоздания с нашим адресом. Если мы не окончим его скоро, то мы можем оказаться в том положении, при котором подача адреса с амнистией окажется запоздалой… Я думаю, меня поняли, господа. (Бурный взрыв аплодисментов.)»
Дума его поняла, иначе «бурных аплодисментов» бы не было. Но сейчас это может уже быть непонятно. Необходимо пояснить. Дума боялась, что амнистия будет объявлена Государем proprio motu, по случаю Царского дня (6 мая). Дума этого не хотела; заслугу амнистии она хотела сохранить за собой и не стеснялась это открыто показывать. Какую же благодарность мог от нее ожидать Государь, если бы 27 апреля он ее предупредил!
Как бы она к этому отнеслась, можно увидеть по другому примеру. Тронная речь не упомянула титула Государя «Самодержавный». Это была уступка, которую Государь заставил себя сделать в угоду настроения Думы. Как же к ней отнеслась кадетская пресса? «Предостережение, – писал П.Н. Милюков 28 апреля, – против дальнейшего употребления слова «Самодержец», данное большинством депутатов в протоколе соединенного заседания нескольких парламентских групп, прозвучало недаром». Чтобы оценить эти гордые слова по достоинству, надо припомнить, в чем «предостережение» (?) заключалось. Парламентские группы огласили свое постановление подписать без оговорок то депутатское обещание, в котором титул «Самодержец» был сохранен; они лишь заявили, что, по их мнению, этот титул конституции не исключает. Депутаты этим постановлением решились «подчиниться» власти, и это было разумно. Но то, что Милюков называет «предостережением», на деле было капитуляцией Думы и титул «Самодержца» санкционировало. И тем не менее кадеты немедленно это вменили в заслугу себе и своему искусству; это будто бы была их победа. Так историки иногда пишут историю.
