Момпельон слегка покраснел.
– Что до моей жены, сэр, признаюсь, я умолял ее уехать, как только заподозрил то, что нынче нам доподлинно известно. Однако она отказалась, обосновав это тем, что ее долг остаться, а теперь она говорит, я должен радоваться ее решению, ибо как я могу требовать от других того, чего не требую от самых близких.
– Вот как. У вашей жены настоящий дар делать неудачный выбор. А впрочем, опыта у нее достаточно.
Оскорбление было столь неприкрытым, что я тихонько ахнула. Момпельон сжал кулаки, но голоса не повысил.
– Возможно, вы правы. Но и я убежден, что ваш нынешний выбор в корне неверен. Уедете – и вас освищет вся деревня. Люди не простят вам, что вы их покинули.
– А по-вашему, меня заботит, что обо мне думают потные землекопы и их грязное отродье?
Момпельон шумно втянул воздух и двинулся на полковника. Полковник был человек крупный, но священник был на целую голову выше, и, хотя он оказался ко мне спиной, полагаю, лицо его стало точь-в-точь как в тот вечер, когда убили Энис. Полковник примирительно вскинул руки:
– Послушайте, сэр, я вовсе не умаляю ваших сегодняшних усилий. Весьма красноречивая проповедь. Вы заслуживаете наивысшей похвалы. Я не считаю, что вы поступили дурно, внушив прихожанам, что они святые мученики. Напротив, вы очень славно все устроили. Пусть хоть чем-то утешатся, раз у них все равно нет выбора.
Раз у них все равно нет выбора. Я кубарем катилась с вершины, куда вознесла меня проповедь мистера Момпельона. И правда, какой у нас был выбор? Будь мои дети живы, возможно, все сложилось бы иначе, возможно, я бы всерьез обдумывала отчаянный побег неизвестно куда. А впрочем, вряд ли. Как Эфра сказала моему отцу, что толку менять крышу над головой и кусок хлеба на опасности большой дороги, особенно в начале зимы и без разумного плана. В окрестных деревнях и без того не любят бродяг и скорее гонят их прочь. Как бы встретили нас, прослышав, откуда мы пришли? Уберегая детей от одной угрозы, я подвергла бы их множеству других. Но теперь, когда мои мальчики лежали на кладбище, у меня и вовсе не было причин уходить. Чума уже лишила меня самого ценного, а то, что осталось, едва ли стоило борьбы. В ту минуту я осознала: в том, что я поклялась остаться, не было никакой большой заслуги. Я осталась бы в любом случае, потому что жажда жизни во мне угасла и мне некуда было идти.
Полковник Бредфорд повернулся к священнику спиной и, разглядывая полки с книгами в открытую дверь библиотеки, с нарочитым безразличием продолжил:
