Лу и Бет доели половинки печенья и тоже принялись звать корову. Наши утроенные вопли и мычание Ромашки и Болдуина – уж мы наделали шуму.
– Точно городской оркестр Олд-Форджа. Так же громко и так же скверно.
Я обернулась. Ройал. Рукава рубашки засучены, открывают мускулистые, уже опаленные солнцем руки. На лицо налипла мелкая грязь, под грязью – яркий румянец от работы на свежем воздухе. Он стоял, засунув руки в карманы, упираясь крепкими ногами в землю – в свою землю. Он был частью этого места, подобно серебристым ручьям, и темным нависающим тучам, и оленям в лесу. И он был так же красив, как ручьи, и тучи, и олени. У меня перехватило дыхание. Глаза у него цвета янтаря – не лещина и не гречишный мед, как я думала раньше, но теплый, темный янтарь. Волосы – золотистые, чересчур отросшие – вились, закрывая уши и падая ему на шею. Воротник рубашки был расстегнут, и я не могла отвести глаза от гладкой кожи в ямочке шеи. Он поймал мой взгляд, и я покраснела. Отчаянно.
– В твоих книгах небось не говорится про то, как выгнать корову с пруда? – спросил он.
– Чтобы выманить корову из пруда, мне книги не требуются! – отрезала я и еще громче окликнула Ромашку. Поскольку и это не помогло, я замахнулась на нее веревкой с завязанным узлом и лишь напугала Болдуина – он глубже забежал в пруд, и его мать за ним.
Ройал наклонился и подобрал несколько камней. Обошел пруд, зайдя корове в тыл, и принялся швырять камни ей в зад. От первого камня она вздрогнула, а второй привел ее в движение: Ромашка ринулась прямо к нам. Лу сумела ее схватить, а я накинула петлю ей на шею, от души обругав при этом беглянку. Болдуина ловить не пришлось – он покорно следовал за матерью.
Я поблагодарила Ройала, хотя слова не шли с языка.
– Не понимаю, зачем она бегает к вам, – сказала я. – У нее свой пруд есть ничуть не хуже.
Ройал рассмеялся.
– Она же не купаться приходит. За ним ухлестывает, – и он указал на пастбище по ту сторону пруда.
Сначала я не поняла, о чем он говорит, но потом разглядела «его» на дальнем конце поля в тени под соснами. Быка – огромного, устрашающего. Черного, как полночь. Он следил за нами – я видела, как медленно моргают его темные глаза и раздуваются бархатные ноздри, и всей душой надеялась, что ограда этого пастбища прочнее нашей, сквозь которую Ромашка ухитрилась проломиться.
– Еще раз спасибо, Ройал! Погоним их, – сказала я, направляясь к дорожке, ведущей к дому.
– Я провожу, – вызвался он.
