– Прошу прощения за изгородь, миссис Лумис, – сказала я. – Папа ее уже чинит. За час-другой справится.
Взгляд бледно-голубых глаз миссис Лумис оторвался от картошки, которую она чистила.
– Второй раз за месяц, Мэтти.
– Да, мэм, знаю. Не понимаю, почему она это делает. У нас и у самих хороший коровий пруд, – ответила я, вертя в руках веревку, которую прихватила с собой, чтобы увести Ромашку.
– Твой отец кормит ее люцерной?
– Нет, мэм.
– Значит, она просто упрямится. Привяжите ее на несколько дней в стойле и убавьте корм. Это ее образумит.
– Да, мэм, – сказала я, прекрасно зная, что ничего подобно с Ромашкой делать не стану. – Пойду поймаю ее. Лу, Бет, идем!
В тот самый момент, когда мы вошли, миссис Лумис вытащила из печи противень печенья с патокой. Теперь печенье остывало, наполняя воздух запахами имбиря и гвоздики. Сестренки глаз не могли от него оторвать. Миссис Лумис перехватила их взгляды и, еще сильнее поджав свои тонкие губы, выдала девочкам одно печенье на двоих. Меня же и кусочком не угостила. Накануне я видела, как мистер Лумис нес Эмми Хаббард несколько яиц. Я подумала, что это с его стороны очень щедрый поступок, и подивилась, как он уживается с такой скупой и злобной женой.
Ксерофилы, мое слово дня, означает растения, способные выжить в засушливом климате. Стоя в безупречной кухне миссис Лумис – ни тебе писающих псов, ни блохастых Хаббардов, ни пожелтевших календарных картинок с завернувшимися от старости краями, – я задумалась: только ли растения бывают ксерофилами, сухолюбивыми, или среди людей такие тоже встречаются.
– Окликну мальчиков – если кто-то из них поблизости, поможет тебе, – сказала миссис Лумис и крикнула в окно: – Уилл! Джим! Ройал!
– Не надо, мы справимся, – ответила я, устремляясь к задней двери.
Я прошла мимо хлева к коровьему пруду. Лу и Бет тащились за мной, откусывая по крошечке от своих половинок печенья и соревнуясь, у кого угощенья хватит на дольше. Ромашку я увидела на дальнем берегу пруда, там, где за оградой начиналось пастбище. Она издавала ужасный звук – мычала так, словно кто-то отрубил ей все четыре ноги, одну за другой. Болдуин, ее теленок, – его так назвала Бет, потому что морда у него длинная и печальная, словно лицо нашего гробовщика мистера Болдуина, – верещал почти так же громко.
– Эй, красавица! Сюда, Ромашка! Иди ко мне, красавица! – закричала я, складывая пальцы щепотью, как будто принесла ей угощение. – Иди ко мне, девочка!
