– Деньги на хозяйство! Пятьдесят центов, на которые я велел тебе купить мешок кукурузной муки! Ты их на это истратила?
Прежде чем я успела ответить, он схватил со стола мою новенькую тетрадь и вырвал страницу, на которой я записывала стихотворение.
– Гагары скорбный раздавался стон, и от стволов сосновых отражался он… – прочел папа. Смял бумагу и швырнул ее в печку, на угли.
– Папа, пожалуйста, не надо! Я не на твои деньги ее купила, честное слово. Мука лежит в погребе, я ее еще два дня назад принесла. Сам посмотри! – умоляла я, пытаясь спасти свою тетрадку.
– А где ты взяла деньги? – потребовал он ответа, не позволяя мне забрать тетрадь.
Я с трудом протолкнула ком в горле.
– Папоротник собирала. И живицу. Вместе с Уивером. Собирали и продавали. Я заработала шестьдесят центов.
У папы запрыгал желвак на щеке, и когда папа наконец заговорил, голос его звучал хрипло:
– Значит, мы неделями ели эту кашу, а ты прятала от нас шестьдесят центов?
Дальше – громкий, резкий хлопок, свет померк, и я очнулась на полу, не очень понимая, как там оказалась – то есть не понимала, пока не ощутила во рту вкус крови, пока зрение не прояснилось и я не увидела над собой папу – с занесенным кулаком.
Он тоже заморгал растерянно и опустил руку. Я поднялась на ноги. Медленно. Колени подгибались. Упала я на бедро, и оно теперь болело. Дергало. Я оперлась на кухонный стол, вытерла кровь с губ. На папу я смотреть не могла, уставилась на стол. Увидела на нем расписку о продаже сиропа и деньги – грязную, мятую бумажку. Десять долларов – за двенадцать галлонов кленового сиропа. Я знала, папа рассчитывал продать его за двадцать.
Тогда я посмотрела папе в лицо. Он выглядел уставшим. Очень сильно уставшим. Старым, измученным.
– Мэтти… Мэтти, прости, я не хотел… – пробормотал он, протягивая ко мне руку.
Я отмахнулась:
– Ничего, папа. Иди спать. Завтра нам еще верхнее поле вспахать надо.
Я стою в нижнем белье, готовлюсь ко сну. Рубашка прилипает к телу. Она больше похожа на мокрую тряпку для мытья посуды. Зверски жарко тут, в мансарде «Гленмора», и так мало воздуха, что и не вздохнуть. Впрочем, это к лучшему в такую ночь, когда спишь в одном помещении с семью другими девушками, и все вы день напролет в июльскую жару подавали на стол, мыли посуду и убирали комнаты, причем ни одной из вас не удалось за последние три дня ни помыться, ни хотя бы поплавать.
Входит Стряпуха. Тычет пальцем: что за беспорядок! Ругает девочек, одной велит задвинуть башмаки под кровать, другой – поднять с полу юбку, и так прокладывает себе путь в центр комнаты.
