"Мираж" то был, то не был. Возможно, он целиком зависел от меня. Он оказался идеальным объектом для моего зарвавшегося "хочу", квинтэссенцией всего, что полагалось мне в этом мире. Только на этот приз хватало моих очков. Временами он исчезал на целые дни, и я забывал о нем, живя, словно верблюд, старыми впечатлениями. Исчезновение Миража не влияло на мое душевное равновесие, разве что волшебным ластиком стирался магический опыт. Зато в преддверьи его возрождения меня, будто оборотня в полнолуние, начинало одолевать неясное беспокойство. Часы били полночь, и я - не маг, не человек, но дикий, отчаявшийся вервольф - без тени мысли мчался туда, где еще утром было пусто, и он уже торчал там: грязный, бомжовый, равнодушно-угодливый и проститутски-желанный.
На убогую вывеску и ушел весь, собственно, запал таинственных устроителей Миража. За мутными стеклами ларя старело дрянное, в банки закатанное яблочное повидло, мумифицировались липкие сушеные бананы-членики из Вьетнама, дремала никем в ее опереточном снобизме не востребованная шоколадка. Засохший бутерброд с сыром кичился недолгим веком и популярностью, но и трусил, впрочем, перед лицом неизбежной скорой гибели в неприхотливой пасти алкоголика: зажуют - и не распробуют, не вспомнят и даже не ругнут. Над оконцем расселись никому не нужные ценники: посетители и без того наизусть знали, что почем. Особого напряжения ослабевшей памяти не требовалось - числом ценники редко превышали четыре, а зачастую три из них таращились напрасно, лишь один отражал реальный ассортимент.
В тот день меня бил колотун - печальное, качественно новое состояние. Вряд ли развитие шло по диалектической спирали, ибо колотун ни в каком смысле, пусть даже в облагороженном или низведенном до последней степени падения качестве, не напоминает пройденные этапы бытия. Одна лишь походка выдавала меня с головой: подпрыгивающая, будто с каждым шагом получаешь пинок.
Глядя в сторону, я сунул в окошко бумажку. Слова здесь были неуместны. Полученный в обмен на бумажку стаканчик затанцевал в руке: он был теплый, пластиковый, в нем отсутствовала прохладная граненая солидность, способная укротить дрожь. Выпив, я ничего не ощутил, с тем же успехом я мог хлебнуть воздуха. На вторую бумажку я уже приобрел определенный результат. Из глаз потекла тепловатая, невесомая влага, губы и щеки полыхнули огнем. Я прислонился к ларю, закурил и обвел пустырь бессмысленным взглядом. Внутри меня родился и теперь рос кто-то жаркий и хмельной, а я представлял собой его оболочку, скафандр, и чувствовал, как гость уверенно вкладывает сильные пальцы в мои живые перчатки и дрожь исчезает, руки наливаются чужой, недолговечной мощью. Я собрался уйти восвояси, но остановился, едва отошел. Повернувшись, как автомат, я извлек третью бумажку.
