— Кажется, почтенный, ты упомянул хана?
Гость слегка смутился, — неосторожным словом о хане недолго навлечь на себя беду, — и счел нужным пояснить:
— Речь не о хане. Я говорю о баскаке.
— Ну да, ну да! — поспешил исправить свою оплошность Шакман, понимая, что поставил гостя в неловкое положение. — Так что же — баскак?
— Сам, турэ, знаешь… Воистину, куда баскак глянет, там все вянет.
Шакман вздохнул облегченно: теперь ясно умонастроение гостей, можно и самому приоткрыться.
— Верно судишь, почтенный! Идущих за барымтой можно отпугнуть, а баскака… Этот не только ощиплет, но и выпотрошит.
Все, сидевшие в юрте засмеялись, и не столько оттого, что пришлось по душе остроумное замечание предводителя племени, сколько оттого, что настороженность обеих сторон рассеялась: нашли наконец общий язык!
— Да, уважаемый Шакман-турэ, недаром говорится, что от смерти не уйдешь, а баскака не уймешь…
Опять посмеялись, но уже не так весело, как перед этим, — чувствовалась в смехе горечь.
Если разговор до сих пор шел тяжеловато, рывками, как арба по кочкам, то теперь словно бы дорога выровнялась. Младший гость помалкивал, а старший подступил к тому, ради чего проделал долгий путь.
— Суть дела, по которому, турэ, мы посланы к тебе, как раз в этом…
— Но ты еще ничего не сказал о самом деле…
— Наш турэ Булякан велел известить тебя: баскак Суртмак скоро повернет коня к твоим кочевьям. Булякан-агай[6] сказал: пусть достопочтенный Шакман приберет то, что не хочет потерять.
— Вот как! — проговорил Шакман, задумчиво зажав реденькую свою бороду в горсти.
Хоть и недобрую, но важную весть сообщает Булякан, предводитель племени Сынгран. Однако было бы странно, если бы он снарядил гонцов только для этого. «За этим кроется что-то более важное», — подумал Шакман и, чтобы подтолкнуть разговор дальше, спросил:
— Суртмак уже побывал у вас?
— Да. Прошелся по нашим землям и вдоль и поперек. Много скота взял. И пушнины — больше ста шкурок…
Тамьянцы и сынгранцы в числе других башкирских племен, подвластных казанскому хану, платят ясак[7] таким вот образом. Иной ненасытный баскак появляется на их землях не единожды в год и, пользуясь устрашающей силой ханского войска, превращает сбор ясака в откровенный грабеж.
— На то он и баскак, чтобы обирать, — вздохнул Шакман. — Что тут поделаешь? Скот от зверя можно уберечь, а как от баскака убережешь?
Так-то оно так, но сам Шакман вынашивает мысль отдать нынче в ханскую казну лишь половину обычного ясака. Только пока не представляет ясно, каким путем осуществить свое решение, а поделиться этой мыслью с кем-нибудь, посоветоваться не хочет. Опасается: в случае неудачи предстанет перед людьми пустословом, унизит свое достоинство.
