Лиза перевела дух и с надрывом в голосе продолжила:
— Он предложил мне уволиться по собственному, потому что на мое место планировал взять ту, другую. Это стало последней каплей. Я пошла к Радже, попросила, чтобы он убрал эту сволочь, но тот отказал. Вместо этого предложил содрать с Андрона сто тысяч евро, шантажируя его же грязными махинациями, и на этом успокоиться. У меня в голове совсем помутилось, я не знала, что делать, бесилась от бессилия, спать перестала, есть. Я ненавидела его до исступления, я не могла с этим жить, ненависть сжирала меня изнутри, сушила мозг, выворачивала душу, и, наконец, я решилась убить его сама, отомстить за всех нас: за себя, за тебя, за всех. И денег взять. Компенсацию за глумление. Решила, будь что будет. Лучше сесть, чем жить с таким позором. Мне казалось, что я готова… — она помолчала с минуту, словно собираясь с силами, и продолжала, но уже глуше и медленнее:
— Господи, с каким же яростным наслаждением я его била! Он орал, отбивался, кровь была повсюду, а я била, била, била… Когда поняла, что он мертв — испугалась. Силы вдруг кончились. Вместе с ненавистью кончились. Увидела его мертвым, и все. Как ватная стала. Опомнилась, поняла, что меня арестуют, судить будут. Ужасно! Хладнокровной преступницы из меня не вышло. Струсила. Позорно струсила и бросилась к тебе. Мне больше не к кому было идти. Прости, папа. Тебя я тоже испугалась, не смогла рассказать все, как есть. Боялась, что не простишь. Я знала, что ты меня любил, всегда знала и не хотела упасть в твоих глазах. Духу не хватило. Ох, папа… как же больно…
В кабинете воцарилась тишина, время от времени нарушаемая лишь прерывистым дыханием Лизы да осторожными шорохами гаснущих углей. Девушка робко подошла к отцу и, не смея взглянуть ему в глаза, прошептала:
— Прости меня.
— Бог простит, — сухо отозвался Павел и поежился, как от озноба. — А теперь иди. Оставь меня. Мне нужно продумать детали. Завтра я скажу тебе, что нужно делать. Иди, — твердо повторил он, видя, что Лиза не двигается.
Дочь слабо кивнула и неслышно пошла к двери, распахнув ее, она отшатнулась.
За дверью стояла Марина, ее мучнисто-белое лицо слабо светилось в темноте. Обезумевшие глаза, опухшее от слез лицо, трясущиеся руки, судорожно перебиравшие подол фартука, — все говорило о том, что мать потрясена. Марина тяжело дышала, не сводя с дочери глаз, полных немого отчаяния и боли.
— Ты… — начала было Лиза и осеклась.
