В девять утра следующего дня он вез Марину в Шереметьево, жена выглядела немного бледной, но в общем держалась сносно. У стойки регистрации Павел еще раз придирчиво оглядел жену и нашел, что Марина хоть и располнела после рождения Варюшки, однако баба еще в соку. Глубокий траур очень шел к ее тонкой бело-розовой коже, перламутровый блеск серых глаз привлекал внимание сновавших вокруг мужчин. Длинное черное пальто и крохотная таблетка с вуалью придавали ей сходство с картинами Ватто, и Павел вдруг решил, что убивать ее будет жаль. Чтобы отделаться от тягостных мыслей, Градов принялся прощаться, сухо клюнул Марину в мягкую теплую щеку и внушительно сказал:
— Помни о том, что я тебе говорил. Не переигрывай. Лучше всего ступор, шок. Будет естественно. Поняла?
— Да. Может не надо, а, Паш? Боюсь я. Добром это не кончится, — жалобно попросила Марина и молитвенно сложила руки перед собой.
Сердце женщины защемило так, точно они прощались навсегда.
— Заткнись, — жестко проговорил он, резко отвернулся и зашагал к выходу из аэропорта.
Руки женщины безвольно упали, она так и осталась неподвижно стоять посреди наводненного людьми здания аэровокзала, с тоской глядя мужу вслед.
Павел выскочил из душного помещения и жадно вдохнул влажный с горьковато-пряным привкусом весны воздух. Грянула оттепель, снег вздулся и потемнел, под ногами хлюпала слякоть. Вокруг шумела жизнь, шуршали колеса подъезжающих авто, перекликались встречающие и провожающие, озабоченные грузчики в форменных фартуках развозили горы разнокалиберных чемоданов.
В суете аэропорта Павел вновь ощутил острый приступ одиночества, стало жаль себя, свою поломанную жизнь. Ему страшно хотелось с кем-нибудь поговорить, вновь почувствовать себя нормальным человеком, отвлечься, но он боялся. Боялся, что, взглянув на него, собеседник распознает на его лице печать порока — это мрачное зловещее клеймо — и обо всем догадается. Догадается, что Павел — жалкая видимость человека, телесная оболочка, лишенная любви и сострадания, жалости и раскаяния. И поймет, что Павел — убийца. Поймет, ужаснется и бросится прочь.
«Андрон, собака, по ходу, и меня с собой прихватил. Ем, сплю и ничего не чувствую. Труп. Живой труп», — с тоской подумал он. В носу резко защипало, на глаза навернулись слезы. Градов не удержался и шмыгнул носом, но через минуту устыдился собственной слабости, взял себя в руки, успокоился и побрел к машине, намереваясь перекусить где-нибудь подальше от центра. Изольда Дортман проживала в Зюзино. Если не будет пробок, то не более чем через полтора часа он будет на месте. Часы показывали четырнадцать ноль-ноль, то есть до сумерек оставалось часа три-четыре, после чего он обязан навестить таинственную госпожу Дортман.
