Никогда я не встречал существа, духовный мир которого отражался бы так ярко во всем его нежном облике, в грустном и кротком взоре, в ласковом, дрожащем, протяжном голосе, похожем на песню, замирающую вдали. Ее воля была так слаба, что почти никогда не проявлялась, чувства нежны, теплы, но неопределенны. Она была необыкновенно впечатлительна, даже чувство радости нахлынувшее неожиданно, превращалось для нее в истинное страдание — она вздрагивала, будто от укола, краснела, склоняла голову на руки, и глаза ее увлажнялись слезами; ее радости и страдания так тесно переплетались между собой, что и те и другие могли рождаться и существовать только неразлучно.
От улыбки ее веяло грустью, от веселья — печалью; острая, внезапная радость лишала ее сил, утомляла: она тихо опускалась на стул, словно ее охватывал озноб, словно у нее кружилась голова. Это была странная, необыкновенная девушка; молчаливая, кроткая, она страдала, не будучи больной; ничего не желая, ничего не ища, она всегда была погружена в мысли, спокойно смотря вдаль, точно перед ней развертывались образы ее ночных видений.
Вокруг нее будто всегда витала какая-то бледная печаль, и это притягивало к ней.
У нее не было ни терпения, ни желания читать; она лишь изредка тихо играла на фортепиано, и под ее пальцами клавиши слабо дребезжали, как дребезжит стальной гребень, по зубьям которого проводят иглой. Она чувствовала отвращение к нарядам, к прогулкам, к светскому обществу, к шуму. Позже я убедился, что ее тонкий ум, не впитавший ничего из людских споров, которых она инстинктивно избегала, порой наталкивался на истины поразительной глубины, и она ограничивалась этими немногими, ею самой найденными истинами и излагала их всегда так просто, что мне казалось, сама не понимала значения того, о чем говорила.
Она знала жизнь, понимала природу как-то по-своему, лишь смутно угадывая смысл всего, что происходило вокруг. Ей казалось, что во всем, что ее окружало, неизменно господствует полная и непостижимая гармония.
Она была умна от природы, но ум ее был не развит; она была наивна, чиста, но недоверчива, молчалива; она словно мысленно беседовала сама с собой: ее жесты, неподвижная фигура, блуждающий взор, который уносился далеко-далеко к горизонту, сияющему перед глазами, но такому недосягаемому, были красноречивее всяких слов.
Вот надвигается буря, собираются тучи, сгущается тьма, сверкают молнии, как огненные копья, ломаясь о черные края туч, льет шумным потоком летний дождь. Она пристально смотрит в окно, не моргая, потом поворачивается спиной к этой яростной борьбе, происходящей в природе, и пожимает плечами. Она посмотрела, восприняла по-своему и выразила свое чувство жестом.
