Истинная любовь не так уж красноречива, и тот, кто любит по-настоящему, если и выражает свои чувства, то во всяком случае не прибегает к таким избитым словам и сравнениям, которые могут прийти на ум любому старательному школьнику и любому смышленому помещику.
Она взяла меня за руку; я вздрогнул, меня бросило в жар, стало как-то не по себе. Я ничего не понимал. Мне было страшно. Вся моя словесная храбрость вдруг пропала. Не знаю почему, но я умолк. И даже сейчас я не могу вспомнить, проронил ли я хоть слово, когда мы прогуливались с ней по комнатам.
Впервые ее дружба показалась мне унизительной. Если бы она была просто женщиной, случайно встретившейся на моем пути, если бы она не платила мне и не кормила бы меня, мне бы доставляло удовольствие ощущать теплоту ее нежной руки, опиравшейся на мою руку; я стал бы за ней ухаживать… если бы, разумеется, не убедил себя заранее, что она женщина порядочная. А теперь она точно застигла меня на месте преступления. Я был ошеломлен, все мои убеждения поколебались. А когда раздался звон колокольчика у входной двери и она, вздрогнув, отдернула свою руку, радостно поспешив навстречу мужу, я, признаюсь, так и обомлел.
Мне сделалось невероятно скверно, когда я почувствовал, что моя наивность глубоко ранена, и понял, что чистота моих иллюзий — совершеннейший вздор. Самые лучшие чувства в человеке содрогнутся, если враг неожиданно и быстро нанесет им удар.
Всю ночь одна и та же мысль не давала мне покоя. Если сегодня она сделала попытку сблизиться со мной, думал я, то завтра, без сомнения, она будет меня ненавидеть. Я так по-дурацки вел себя, был так сконфужен; я явился свидетелем того, как она лицемерила и унижалась перед мужем, — теперь она будет видеть во мне лишь несносного братца, который застал врасплох свою старшую сестру.
В течение недели она не разговаривала со мной. Она молчала. Я тоже молчал. Она снова допустила ошибку, и я отлично видел, что жалеет об этом. Она не разговаривала со мной и чувствовала, что тем самым обвиняет себя в проступке, бывшим, по всей вероятности, лишь дерзким и мимолетным капризом, внезапным приливом крови к голове, головокружительной мечтой, иллюзией, переносящей на миг права супруга на юного незнакомца…
Спустя неделю, в один из праздничных дней, она подошла ко мне. Мы были одни. Она улыбнулась, но улыбка ее была злобной, печальной. И, будто вспоминая о том, что произошло только накануне, она сказала мне:
