— Ну, дай бог счастья, дядя Никола!.. Сто лет жизни и во всем удачи!.. За твое здоровье, куманек!
— Пей, пей, ведь не больно-то измаяла тебя церковная служба!
— Повтори-ка, батюшка, еще разок обедню!..
— Посмотрим, писарь, кто кого!..
Каждому свое. Для Николы — веселье, для других — печаль. Одни с нетерпением ждут рождества, чтобы заколоть откормленного борова, другим же еле хватает кукурузной муки. Уж так заведено: тот, кто устроил этот суетный мир, одним посылает лишь бедствия и невзгоды, а другие как сыр в масле катаются.
III
Жизнь в деревне замерла в эту лютую пору, только разбогатевший пришелец-корчмарь наслаждался на своем пиру, где вино рекой лилось. А в это время матушка Станка, вдова Киву, скорбно сидела у очага, ласково поглаживая по щекам любимицу дочь. Султэника дремала, опустив голову ей на колени.
В комнате так прибрано, что любо-дорого посмотреть. Над кроватью — шерстяной коврик искусной ручной работы. На подушках — наволочки из клетчатой материи. На сундуке, под иконами, два толстых одеяла.
В красном углу три иконы русского письма, сверкающие словно багровое пламя. Все святые похожи друг на друга как две капли воды: треугольники глаз, линии носа и губ, очерченные двумя штрихами. А святой Георгий, верхом на коне, изогнувшем длинную, словно у аиста, шею, все никак не может поразить насмерть дракона из преисподней. Перед иконами теплится лампада.
Все иконы убраны пучками чебреца и бессмертника, сохранившихся со страстной пятницы; букеты эти перевязаны веточками вербы, уцелевшими с вербного воскресенья.
Пылает огонь. Головни то и дело потрескивают, и искры взлетают вверх.
Султэника быстро открывает глаза, большие и темные, как сливы. А матушка Станка, заслоняя ее от искр, шепчет: «Спи, родимая, спи».
Из-под бархатистых ресниц Султэники скользнули две слезинки. Одна повисла на щеке, а другая щекочет губы.
Дочь Киву писаная красавица, каких мало на свете! Личико белое, щеки как розы. А до чего ж красивы ее черные глаза! Но когда она хмурится, взгляд их грозен, как тьма кромешная. Черные волосы, отливающие синевой, гладко зачесаны на висках. Так причесывались и ее мать и ее бабка: этот обычай они принесли с верховьев реки Иаломицы, где не признают ни локонов, ни кудряшек.
Султэника сама чистота и естественность: даже если б брови ее не были как нарисованные, а губы ярки и свежи, словно бутон розы, все равно она не стала бы румяниться и сурьмиться.
Ее гибкий стан так тонок, что, кажется, вот-вот переломится, когда она идет, слегка раскачиваясь и изгибаясь.
