— Ну, говори же! — вопил Кэлиман, разгоряченный водкой, духотой и сжигаемый ненавистью, кипевшей в его груди. — Ну говори же, как новая песня?! Повезло тебе в городе?
Спида, девочка, привезшая тележку, видя, что отец ее вылезает из ямы, пустилась наутек. Калека вздохнул, закрыл глаза и вытянул руки по краям тележки. Слезы покатились по его желтовато-белым щекам. Лицо его было словно вылеплено из воска. Он походил на смуглого Христа в грязных лохмотьях.
— Ох, и злой народ в городе, — кротко сказал нищий. — И злой же, а все потому, что одет хорошо. Надо быть красивым, сильным, здоровым, чтобы богачи подавали тебе милостыню.
И, раскрывая большие, опухшие от слез глаза, он прижал к груди скрипку и мягко продолжал:
— В городе люди ходят быстро. У них много дел, им некогда раскрыть кошелек. Зря я им пою. Я пел, плакал, протягивал руку, но все проходили мимо. Одни идут себе и не замечают тебя, а другие что-то бормочут, прикрывают глаза рукой; хоть и заметят — отшатнутся, пожмут плечами и уйдут, им-то весело, у них ведь обе ноги целы. Я до хрипоты просил. Всего натерпелся, а от людской скупости и от злых речей уж невмоготу стало. Вот проходят мимо меня двое, и один шепчет другому: «Не верь ему. Он прикрыл ноги соломой». Я ему ответил, и горестно так: «Подойдите, поройтесь, поищите!» Потом прошла барыня, сунула руку в карман, но ничего не вынула оттуда, а только ахнула: «Ах, какой грязный!» А у меня слезы на глазах, и говорю ей: «Кто не хотел бы быть чистым?» Один барчук сердито сказал приятелю: «Фу, какой попрошайка!» А я ему: «Я прошу потому, что у меня ничего нет. Будь у меня что-нибудь, так я бы подал!» Девочка, разодетая как кукла, шепнула матери: «Какие у него большие, черные глаза!» — «Я продам их тебе за грош!», — ответил я. Толстый румяный господин играет золотой цепочкой и говорит мне прямо в глаза: «Какой урод!» А я сказал ему: «Закройте глаза и подайте мне».
Ярость забурлила в Кэлимане, выпитая водка ударила ему в голову. Его лицо, черное от дыма и копоти, побелело, он заскрежетал зубами, обеими руками схватил молот и, крутя его над головой нищего, завопил как одержимый:
— Лучше бы я раздробил тебе голову, а не ноги!
Ралука бросила мехи, из которых с пыхтением вырвался последний, протяжный вздох, и, метнувшись к Кэлиману, вцепилась ему в руку, в то время как он другой рукой швырнул молотом в тележку, крича:
— Что мне за польза в этой падали!
Тележка опрокинулась, и нищий ничком повалился на пол.
