В комнате Николая Кузнецова он прочитал письмо-завещание бесстрашного разведчика:
«Вскрыть только после моей гибели... Завтра исполняется одиннадцать месяцев моего пребывания в тылу врага. 25 августа 1942 года в 24 часа 05 минут я спустился на парашюте, чтобы беспощадно мстить за кровь и слезы наших матерей и братьев, стонущих под ярмом германских оккупантов. Одиннадцать месяцев я изучал врага, пользуясь мундиром немецкого офицера, пробрался в самое логово сатрапа — германского тирана на Украине — Эриха Коха. Теперь я перехожу к действиям.
Я люблю жизнь, я еще молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью во имя освобождения ее от немецких оккупантов, я сделаю это. Пусть знает весь мир, на что способен русский патриот и большевик. Пусть запомнят фашистские главари, что невозможно покорить русский народ, как невозможно погасить солнце...
Пусть я умру, но в памяти моего народа патриоты бессмертны».
В лицо Овчинникова словно бы ударил горячий ветер. Он до сих пор помнит это ощущение. Словно бы лицом к лицу встретился с разведчиком, и тот заговорил с ним...
Вот кем хотел бы быть Овчинников!.. День и ночь меряться силой с врагами, разгадывать их планы и в самый критический момент опрокидывать их карточный стол... Силой ума, наблюдательностью, знаниями...
Желание сделалось нестерпимым. Он даже почувствовал легкое головокружение и прикрыл глаза. Не заметил, как в комнату вошли трое. Поднял голову и увидел сухощавого человека с крупными чертами лица. На лбу две резкие складки. Овчинников вздрогнул: ему вдруг показалось, что в комнату вошел сам Кузнецов, сильно постаревший Кузнецов. Другой мужчина был плотный, сутуловатый, с крутыми залысинами, в возрасте. Но глаза под густыми черными бровями смотрели молодо. Тоненькая женщина в пестром платье с большим белым воротником, мельком взглянув на часы, сказала, обращаясь к Овчинникову:
— Вы уж нас извините — задержались у литейщиков.
— По вашему заводу бочком не проскочишь, — заметил с усмешкой плотный, с залысинами.
Тот, кого Овчинников принял за Кузнецова, сказал Андрею:
— Можете приступать к делу. Времени у нас в обрез: вечером выступаем во Дворце культуры. Однако я не вижу фотоаппарата...
Андрей ничего не понимал. Он растерялся, догадываясь, что его приняли за кого-то другого, и, сбиваясь, объяснил, что в комнате оказался случайно, увлекся чтением документов боевой славы и забыл, что его ждут в другом месте. Когда он закончил, все трое громко расхохотались.
