Он куда-то рвался, продирался сквозь темные клочья, вытаскивал свое тело из вязкого, невидимого болота. Снова и снова Иван толкал свое тело вперед. И вырвался, наконец, к свету.
— Батюшки! Да как же это? — опешила знахарка, заметив, как Иван открыл глаза и зло посмотрел на нее. — Да так быстро! Хорошо спеленать успели.
Юра как раз крепко затянул последний узел.
— Отвяжите, — зло сказал Иван.
— Нет, — отрезала бабуля. — И вообще я тебя не слушаю. И ты его не слушай. — Обратилась она к парню. — Можешь меня, потом пристукнуть, мастер, но и не надейся, пока не оклемаешься, не отвяжу.
— Юра, я по-хорошему прошу. Отвяжи, — обратился он к парню.
— Нет, — ответил подмастерье, присел на стул и отвернул лицо.
— Юра, я от тебя отрекусь, если не развяжешь.
— Я готов это принять наставник, — дрогнувшим голосом ответил Юра, не поворачивая лица. — Главное, чтобы ты был жив, здоров, а я не пропаду. Выздоровеешь, тогда твоя воля.
— Да что ж вы за люди, мать вашу! Блин! — крича мастер, напрягся, рванулся, затрещали простыни, но не поддались. — Там человек гибнет. А вы… — подвывая от рвущей тело боли сипел он. — Юра, ты ведь знаешь, ты моя единственная родня. Я тебя как сына люблю. Но если Марья погибнет, я тебе этого никогда не прощу! Ты слышишь? Юра!
Парень не поворачивая лица, тихо всхлипнул, ничего не ответил, вскочил и исчез из поля зрения. Оставшись наедине с собой, Иван материл всех и вся. Еще никогда он не был в таком отчаянии как сейчас.
Когда подмастерье, вместе со старушкой, опять появился в поле зрения, то мастер тихо завывал от бессилья. Она горестно вздохнула и переглянулась с мрачным парнем.
— Аки волк на цепи. Развязывай его, Юра. Так он скорей себя угробит, полоумный. Иди, спасай свою волчицу, дурень! — Пока парень отвязывал все узлы она внимательно смотрела на притихшего мастера. — Ты понимаешь, что далеко не укостыляешь? Еще час назад ты был мертвяк мертвяком. И сейчас не лучше.
— Я в трезвом уме и твердой памяти. Ну не могу я так. Зная, что она гибнет. Я жить так не смогу. Не прощу себя никогда.
— Эх! Где ж ты был мастер, когда мне было двадцать годков? — грустно улыбнулась старушка и подмигнула Ивану. — Не было, тогда таких. Все о себе да, о себе кажный думал. Да пустое это. Сейчас мне надобно подумать кое, о чем.
Подмастерье помог приподняться, а после и сесть. Мастер зажмурился, заскрипел зубами, сдерживая крик. Боль слегка отступила, он открыл слезящиеся глаза и посмотрел на встревоженного парня.
