Пленники утопии. Советская Россия глазами американца | страница 40

Российская политика преференций для промышленности за счет сельского хозяйства – это пирамида, поставленная на свою вершину. Такая перевернутая пирамида не предвещает стабильности. Самый опасный враг большевистского правительства – пассивное сопротивление российского крестьянина. Сомнительно, что это сопротивление удастся преодолеть силой, как и убеждением.

«Молот, серп и звезда, – заметил мне высокопоставленный представитель российского правительства, с которым я обсудил некоторые из этих проблем, – символизируют самый необыкновенный эксперимент в истории человечества. Установление советской власти по своему конечному воздействию на человечество важнее мировой войны. Оно подразумевает полную переоценку всех ценностей. Мировая война – всего лишь эпизод человеческой истории. Успех коммунистической революции означает открытие новой страницы самим Мировым духом».

Я признал, что поражен размахом эксперимента. «Это верно, – заметил я, – ставки в вашей игре колоссальны. Мне чрезвычайно интересен ваш эксперимент, однако я рад, что он проводится в России, а не в Америке».

Гибкий юноша стал бить в ладоши. Дюжина детишек из массы людей в Парке культуры радостно откликнулась на призыв и окружила его. Юноша начал плясать, не переставая хлопать в ладоши, показывая движения старинной русской пляски. Другой юноша заиграл народную мелодию на гармошке. Малышня не смогла устоять перед таким сочетанием. Вскоре к ней присоединились старшие, и все вместе стали весело и ритмично танцевать под послеполуденным солнцем.

Из цирка неподалеку, где клоун с лицом в белилах исполнял свой вечный ритуал, донеслись взрывы хохота. Это был единственный хохот, который я услышал в Москве. Взрослые присоединились к детскому веселью. У русских так мало развлечений, что они рады всему, что отвлекает.

Но одна миниатюрная женщина, тщедушная, в изношенной одежде, стоявшая в стороне от толпы, по-видимому, не разделяла всеобщего веселья. Черты ее интеллигентного лица, на котором просматривались следы былой красоты и утонченности, осунулись. Я обменялся парой фраз со своей женой. Услышав, что мы говорим по-английски, маленькая увядшая женщина навострила уши. «Вы понимаете английскую речь?» – поинтересовался я.

«Да», – ответила она с легким, но уловимым акцентом. «Я много лет жила в Англии гувернанткой в богатой русской семье. Это, – добавила она, вздохнув, – было в прежние времена».