— Я так понял, что нет. Велел передать привет и что у него все хорошо.
Раз велел передать, значит — что? — не позвонит?
А для чего вообще звонил? Если у него все хорошо, зачем звонил, а? Врет!
— Юля, нарежь хлеб!
— Женя, вынеси мусор.
— Алик, не приставай ко мне, я устала.
— Сережа, почитал бы ты ему, а?
Страшной клятвой когда-то поклялась… Несколько страшных клятв дала она за свою жизнь, и самая страшная была эта. Она даже в слова не облекалась, эта клятва, одно только сощуренное до танковой щели чувство, нет, не ненависть, а хладнокровие, то хладнокровие, с каким наводят перекрестье оптического прицела на грудь врага и держат, держат, не спуская, повторяя синусоиду вражьего шага, и клятва та была: нажать спуск.
…Тот вечер в больнице, в старом роддоме, одноэтажном, даже, кажется, бревенчатом еще — туда по утрам брали человек восемь-десять бабочек: опрастывать от нежеланного бремени. На третий день выпускали, но могли и на следующее утро отпустить: человечная была больничка, пятерку брали за операцию. Работающим бабонькам бесплатно, а с неработающих уж пятерку. Она неработающая была, Лариса, студентка. Человечная больничка и докторша тоже: понимала, молодая потому что была. «Посмотрите, — корила одну, — вот совсем еще девушка, а как держится, а вы боитесь!» Так что имела Лариса и прибыток: утешительное чувство героизма. Потом настал вечер, пришли к окну, открытому в лето, мужья, принесли передачи, ох, есть хотелось, улыбались своим женушкам, разговоры тихие домашние вели, а про Ларису ни одна душа в целом свете не знала, что она тут и что она вынесла, ни одна душа не догадается прийти покормить ее, какая тоска. На всю жизнь остался жалобный запах больничных тумбочек — из них пахло, как от горемычных старух. (И после, когда лежала в родильных домах победительницей, счастливой матерью — из тумбочек все равно пахло так же — истлевающей жизнью.)
А вспомнить, какие змеюки были в женской консультации, какую радость себе извлекали, унижая, это их язвительное, подозрительное: «Замужем?» Взяла у однокурсницы кольцо обручальное — тоже был труд измышлять: для чего кольцо-то? Для одного, мол, розыгрыша… А в первое посещение консультации забинтовала обручальный палец, чтобы скрыть отсутствие кольца… Сколько позору, ох, сколько позору, и все это в одиночку, никто, никто не должен был знать. Девчонкам в комнате: поехала к знакомым (какие знакомые, боже мой, сессия идет!), в палате лежала после этого — конспект зубрила…
