Они умываются после тренировки в горном ручье, и ноги у них тугие, как рессоры.
— Эй, вы с ума сошли — загорать перед соревнованиями?
— А, я все равно отборочные не пройду.
Астап прыгал и метался перед мангалом, как шаман, священнодействуя; он был похож на пуделя: сухое узкое тело и пышная грива волос — которые, судя по всему, он выхаживал и лелеял, как домохозяйка комнатные цветы. Он мнил себя красавцем, и в кабине Мустанга лежал на виду альбом с его фотографиями. Он глядел со всех изображений одинаково: мимо зрителя, с недостижимым превосходством, особенно стараясь на групповых снимках, чтобы не затеряться среди прочих.
Женя возьми да рассмейся над одной фотокарточкой. Уязвленный, он ревниво заглянул: что уж такого смешного? Он стоял там в рост, расставив ноги в клешах, сощуренный взгляд упорствовал, и при желании можно было, впрочем, счесть Астапа даже и красивым…
— Ну и что за смех? — обиделся он. — Сама, наверное, носила такие брюки…
— Ах, да что брюки! — улыбалась Женя, давясь умолчаниями. — …Такой взгляд!..
— Ну-ну! — строго одернул ее Костя, заступаясь за Астапа, и это заступничество задело бедного больнее, чем сама насмешка.
После шашлыков отправились в горы и нашли там две достопримечательности: пещеру, в которую далеко не углубишься, потому что спички задыхаются и гаснут, и дерево исполнения желаний: на него привяжешь какую-нибудь тряпочку с себя — и загадывай желание. Реяли на ветру полинявшие кусочки ткани; Женя оторвала полоску от носового платка и привязала к ветке. Чего она хочет? — узнать бы.
Костя лазил по склону и рвал ей цветы — хотя женаты они давно и даже ребенок есть.
Расчет тренера на высокогорную тренировку был верный — на отборочных соревнованиях ребята бежали.
Костя попал в состав, Женя — нет. Ну что ж, она была к этому готова, такая профессия. Теперь команда поедет в Москву, а Женя вернется к себе домой, в российский город, из сборной республики она выпала. Ничего, успокаивал тренер, ведь она полтора сезона пропустила со своими родами, а на будущий год обязательно побежит, пусть тренируется и не унывает, он снова возьмет ее в состав.
Костя был угнетен, смотрел в землю и чувствовал себя предателем.
— Сама виновата, зачем распрямилась перед финишем? — утешал ее и Астап.
Уж этого она не снесла:
— Ты бы еще совался!
Сборная республики уехала в Москву. Астап освободился. Он теперь снова должен был возить арестантов-пятнадцатисуточников к месту принудительных работ и назад. Очень ему было тоскливо.
