В 1924 году в Кремль уже не так легко было пройти. Пропуска, часовые, комендатура, проверка документов. Всякие документы — пропуска, мандаты — власть любила. И все‐таки тогда еще можно было запросто прийти по делам к государственному лицу домой.
Все перипетии этой истории известны. Победителей не судят, и в свое время победители кое‐что понаписали и понаговорили. Надо отдать должное, без этой авантюры Збарского, без его удивительного напора скорее всего мы бы не имели Мавзолея, а тело Ленина было бы захоронено. Отдадим должное Збарскому и в том, что позже, когда шла работа по бальзамированию, он не только обеспечивал все дело своей неиссякаемой энергией, но и в лабораториях Института химии с большой оперативностью провел необходимые анализы и проделал определенные опыты. Но думается, он все время отчетливо понимал: такого случая больше не предвидится. Как XVIII век русской истории любил слово «случай»! Случай и в XX веке надо взнуздать, и погнали, погнали. Человек этот был поразительной смелости и риска. В уже упомянутом XVIII веке ему бы не миновать славы Калиостро.
Збарский, входя в Кремль, отчетливо представлял себе, что шел он не только к руководителю правительства, но и к главе бывшей Чрезвычайки. Ее руководитель, по слухам, не имел жалости и был дьявольски проницателен. Ах, как хотелось узнать, что делается в голове бывшего политкаторжанина, нажившего себе в ссылках туберкулез! В первую очередь хотелось узнать святая святых правительственных планов: они все же решили похоронить тело Ленина или еще надеются на благоприятный исход со своими морозильными камерами? От этого зависел ход беседы.
Ответ — вопрос. Но спрашивать имеет право только один. Другой — может лишь ждать случая, чтобы подать реплику.
Дело достаточно щепетильное, и здесь, как полагал Дзержинский, не должна была просочиться лишняя информация. Дзержинский в разговоре уклончив. Но если пойти ва‐банк? И Збарский на неопределенности Дзержинского расчетливо выпаливает: «Мы готовы спасти тело!» — «Кто это мы?» — по привычке опытного дознавателя перебивает Дзержинский. «Я и Воробьев», — отвечает Збарский.
Дзержинский со своей автоматической памятью на фамилии и лица тут же отчетливо вспомнил одышливого профессора из Харькова. Перед совещанием у него на столе лежал списочек с именами, фамилиями и краткими данными на всех присутствующих. Больно боек и энергичен этот Збарский. Наверное, все же Воробьев и Збарский? Хоть бы из вежливости так сказал, а то сразу: «я!» Талант примкнуть к чужой идее — это тоже талант. А вдруг у этой пары получится? Ему бы сейчас, Дзержинскому, раздеться, лечь в постель, надеть шерстяные носки, выпить горячего молока с медом. Покойный Владимир Ильич себя загнал. Всегда смерть ближнего, вызывая сочувствие, тем не менее показывает, что еще не твоя очередь, хотя, может быть, в этой очереди ты уже первый! Дзержинский не очень верит в эти идеи с сохранением тела, но он привык любое дело доводить до конца. Докладывая генсеку и Политбюро о неудаче, он должен будет сказать о всех попытках. По крайней мере, если он сейчас согласится с предложением этого бойкого человека, это будет отсрочка. А дальше он снесется с кем надо. Но энергичного молодца надо обязательно послать к Красину. Пусть встретятся.
