— Вот, думаешь, дурочка: ее осчастливили, а она ревет! Потому и реву: от счастья! Я ведь не знала, что такие страсти во мне есть! Вернее, иногда мне казалось, что они есть, но переживать до сих пор не приходилось. А вот ты, правда, сумел их найти и разбудить! Теперь, чтобы дальше с нами не случилось, я эту ночь уже не забуду! И всегда буду тебя именно таким помнить: нежным, искусным, мощным! И еще очень добрым… У меня ведь после Вовки бывали другие, но все скоро бросали возиться с фригидной бабенкой… Теперь же быть брошенной я не боюсь. То есть, ты спокойно можешь меня бросить — ведь ты же добился своего, овладел мной, ставь себе галочку и добивайся другой, — но разбуженного во мне ты с собой не заберешь… Или ты такой колдун, что можешь забрать? — полушутя-полубоязливо спросила Юля.
— С чего ты вообще взяла, что я уже мечтаю тебя бросить? — с искренним недоумением спросил разоблаченный Карцев.
— Ох, прости, Сережа, с языка сорвалось! Бабы-то и правда дуры, мелют все, что им в данный момент на ум взбредет! На самом деле я, конечно, хочу как можно дольше быть с тобой, вместе… А говорила я это для того, чтобы ты не воспринимал меня с этой ночи как обузу и чувствовал себя по-прежнему свободным, независимым, любимым всеми женщинами. Ведь именно эти ощущения ты предпочитаешь, как раз они придают тебе легкость в обращении с нами, искусство обольщения, то есть шарм?
— Н-ну, может ты и права… Но я и привязчив, ей богу! Так что истина о моей сущности лежит где-то между стремлением к свободе и сердечной зависимостью… А вообще-то, не рано ли мы съехали в дебри дурацких разговоров со столбовой дороги секса? Тем более что ночь новогодняя коротка, а остановок на той дороге я знаю еще мно-ого…
К утру они все же свалились в непреодолимый сон, от которого едва очнулись с приходом шумных и голодных «сокамерников».
— О, вот они, голубки, где расположились! — разулыбался Митяй. — Их там ищут, беспокоятся, а они, оказывается, пребывают в райских кущах! Ладно, лежите, лежите, вы нам не мешаете. Вот только одежки ваши, вдохновенно разбросанные, соберем и в уголок сложим. Мы тоже отсыпаться пришли. Но почему-то и жрать страшно хочется, словно сто лет не емши!
— А сколько сейчас времени? — слабым спросонья голосом озаботился Карцев.
— Да уж двенадцать скоро. Погодка на улице — прелесть! Прям по Пушкину: мороз и солнце! Но — дети кругом носятся, а взрослых почти не видно: все за ночь ухайдокались.
