— Я, дура, с вечера тоже об этом мечтала… Но ты все мое настроение поломал…
— Юленька, ненаглядная моя крошечка! Признаю свою глупость несусветную, дурь стоеросовую и лабудень полную! Очень прошу у тебя прощения! Теперь я от тебя ни ногой! И всех ухажеров буду разворачивать и отправлять к своим Курицам, Ведьмам и Принцессам. А самых сладкоголосых ты мне все же покажи, я с ними отдельно потолкую…
— Ну, вот еще! Я уже сама их отшила, вряд ли снова сунутся!
— Ах, ты моя умничка! Я знал, что на тебя можно положиться!
— Что это ты, Карцев, так расчувствовался: и к сердцу прижимаешь и руки гладишь и зубы заговариваешь? Раньше все это надо было проделывать!
— Ох, раньше! Но ведь лучше поздно, чем никогда. И потом, что-то мне подсказывает, что твой гнев пошел на убыль… Пошел, пошел, вот уж почти и кончился. Дай-ка я погляжу в твои оченьки… Ну, лапонька, солнышко, яблочко наливное, дай… Во-от, во-от, ты и улыбаться начала и оттого еще милее стала! Ну, давай, голубка моя, мириться… Хороший мир лучше плохой ссоры — не так ли?
Глава четырнадцатая
После бала
Спустя полчаса, предвкушая неизбежное, они вошли в тихое обиталище Сергея Андреевича, полуосвещенное уличной иллюминацией.
— Не зажигай свет, — попросила Юля. — Хватит нам и этого.
— Мне бы, наверное, хватило одного сиянья твоих глаз, — шепнул комплимент ретивый перестраховщик.
— Вот как ты теперь красиво заговорил… И стихами, поди, можешь?
— Стихами? Ну, если поднапрячься…
Он замолк, сосредотачиваясь, и неожиданно для себя «родил»:
— Если б ты была пуговкой
Оторвавшейся, нежно-лиловой,
То я стал бы иглой:
Пришивать тебя снова и снова.
Если б ступкой была ты агатовой
Я бы пестиком стал силикатовым…
Она удивленно и смущенно засмеялась:
— Ты на что это намекаешь, бесстыдник?
— И в мыслях не было. Наверное, это голос сердца, а с ним лучше не спорить. Ведь так, любовь моя?
И он стал покрывать ее лицо нежными поцелуями — как обычно проделывал в ее подъезде, начиная ласки. Но там дальше поцелуев и обжиманий пойти не удавалось — здесь же ничто дальнейшему не препятствовало…
Целуя, он постепенно разоблачал девушку от шапки, шубы, шали, сапогов, одним движением лишил знаменитого платья. И тотчас раскрыл свежезастеленную постель, сгреб в охапку желанную плоть и вдвинул ее под одеяло.
— Ой, как холодно! — застучала она зубами и задрожала.
— Лечу следом! — заверил ее Карцев, стремительно раздеваясь. — Я ужасть какой горячий, мигом согрею!
Голым он нырнул к ней в объятья и стал зацеловывать шею.
