Я помогал ему с пьесой «Поворот», по сути дела, переложил ее на грамотный русский для постановки в русском театре Махачкалы. Пьеса должна была напомнить народам республики о получении Дагестаном своей государственности из рук Москвы. А заодно, попутно и невзначай, могла стать для автора ступенькой к реабилитации в общественном мнении.
«Габиб, – говорил я ему, – давай исключим из списка действующих лиц товарища Сталина. Ты что, не понимаешь, во что обошлась Кавказу его национальная политика?»
«Это злодей, каких свет не видел, кто же не знает! – подхватывал он. – Ты правильно говоришь, давай исключим».
Через несколько дней он приходил и, смущаясь, признавался: «Слушай, я все-таки вернул в пьесу товарища Сталина. Ты понимаешь, это хороший драматургический ход: все сидят в зале, смотрят пьесу и вдруг – входит товарищ Сталин».
Когда пришло время прощаться, я написал шуточный стишок для членов нашего семинара: «Наврузов не знает неврозов. Не знает сомнений Сабир. И Римма средь мягких морозов не знает, зачем ей Сибирь. Не знает Адольф Арцишевский точить ли на драму перо. И с чем он вернется на Невский, не знает печальный Арро…» ну, и так далее. Самой удачной строчкой я считал первую. Но сутью она не подтвердилась. Он писал мне из Махачкалы: «Мои дела очень плохи. Работу не дают. Сижу дома. Иногда что-то пишу, но больше бездельничаю. Устал от идей. Они не отвечают моим видениям мира и мерзких людей… В ноябре прошлого года состоялась премьера моего спектакля по пьесе „Поворот“…»
Товарищ Сталин всё-таки вышел на сцену. Но печали Наврузова не убавил. Достоинство кавказского человека было смертельно уязвлено. Года через два Габиб умер от сердечного приступа.
Моя комната находилась в коридорном тупичке, последней по счету, поэтому я, кроме Арцышевского, был волей или неволей тесно связан с жильцом, обитавшим напротив меня, дверь в дверь. Я не хочу называть его имени, во-первых, по той причине, что его тоже уже нет в живых, а также потому, что находился с ним в течение этих двух лет в разных качествах отношений – от добрососедской дружбы до полного отчуждения. В осадок же выпало глубокое сочувствие к его судьбе. Назову его Л. Он приехал из Астрахани с большим количеством багажа, с холодильником, кое-что прикупил в Москве и капитально и уютно обустроился. Вообще-то он был из Сибири, откуда-то из-под Омска, но развод с женой, а может, еще какие-то обстоятельства погнали его по России. Одно время он сильно пил, отсидел даже небольшой срок (по какому делу – постеснялся спрашивать), снова пил, уже в Астрахани. Он рассказывал, что являлся в городской ресторан к открытию, первым, а потом уже его столик обрастал приятелями, журналистами и поэтами (астраханский вариант «Националя»).
