, не пустили и долго не пустят корней на земле русской; но опутать его клеветой я нахожу неприличным, неблагородным, низким.
Государь, взяв меня за руку, отвечал:
— Ваши правила делают вам честь, и для того прощаю вам эту благородную вспышку. Aussi vous ai-je attaqué![143] Но вы людей не знаете; не знаете, как они черны, неблагодарны и как они умеют во зло употреблять нашу доверенность. К чему было Сперанскому вступать в связь с министром полиции? Он был у меня в такой доверенности, до которой Балашову никогда не достигнуть, а может быть никому. Один — пошлый интриган, как я теперь вижу; другой умен; но ум, как интрига, могут сделаться вредными.
Я молчал. Государь приказал подать чаю и подчивал меня. Много шутил; сказал про Армфельта:
— Он хлопочет, прислуживается, чтобы урвать у меня на приданое побочной дочери своей.
Про Балашова:
— Вышел голубчик из нечистенького домика, притворился пьяным и будочник поколотил.
Про Vernègues:
— С’est l’amant déclaré de madame la comtesse T[144]…[145]
Наконец прибавил:
— Il faut employer Бологовской pour les exterminer tous[146].
Отпуская, государь приказал мне прислать в запечатанном пакете полученное от Груннера[147], берлинского обер-полициймейстера, учреждение франкмасонских лож.
— Зиновьев — человек верный и живет в Михайловском дворце; вы присылайте мне, коли что нужно будет, краткую записку через него.
X
Через несколько дней является Бологовской и просит у меня совета: продолжать ли ему быть посредником между Балашовым, Магницким и Сперанским, ибо это ему кажется опасным?
Я: Да разве ты их сводишь?
Бологовской: Балашов меня просил; как отказаться?
Я: Так что же! Я думаю, и та и другая партия тобою довольны?
Бологовской: Да! Да мне дают такие вещи переносить, которые меня пугают. Как бы не попасть в беду?
Я: Вот это дело другое; по-моему, лучше бы было вовсе с ними не связываться.
Бологовской: Неужели Балашов меня выдаст?
Я: А почему же бы и не так? Ведь он министр полиции.
Бологовской: Ну! так те меня поддержат.
Я: А как никто?
Бологовской: Ты меня пугаешь.
Я: Совсем нет! а говорю только то, что случиться может. Так, по-моему, лучше бы не связываться с хитрецами. Пусть сами делают, как хотят.
Мы расстались. Через несколько часов Бологовской возвращается и говорит мне:
— Сперанский и Магницкий велели тебе сказать: если ты еще будешь так дурно отзываться о Балашове, то они доведут это до (его) сведения, и тебе будет дурно.
— Спасибо! — сказал я, — может быть, я и в самом деле ошибся. Им лучше все знать должно.
