А покрасовавшись перед матросской братвой в морской шинели или комиссарской кожанке, Лариса в своей каюте переодевалась в роскошное платье и садилась за письменный стол. И за скупыми, сжатыми, как пружина, и по-женски эмоциональными строчками её текстов возникает образ сильной, энергичной и в то же время нежной женщины. «И над сдержанной тревогой судов, готовящихся к бою, над отблеском раскалённой топки, спрятавшей свой дым и жар в глубине трюма, — высоко, выше мачты и мостика, среди слабо вздрагивающих рей, восходит зелёная утренняя звезда», — писала она в лежащем перед нею очерком, опять становясь на некоторое время собой прежней, настоящей…
Тридцатого декабря 1920 года Лариса вместе с Михаилом Кирилловым, который работал в политотделе Кронштадта, поехала в Москву. В Большом театре началась дискуссия о профсоюзах. «Мы устроились удачно — в помещении оркестра, откуда все выступающие были великолепно видны, — писал позже Кириллов. — Слушали Троцкого, Бухарина, Зиновьева, Ленина. После выступления Владимира Ильича раздался шквал аплодисментов… Лариса Михайловна сказала: „Да-а-а… Лев Давыдович — блестящий оратор, но сегодня он потерпел одно из крупнейших поражений за свою жизнь!“»
А в письме к Михаилу Лозинскому в 1920 году она напишет, вспоминая весну 1917-го, когда Гумилёв уехал из России, о пережитом ею отчаянии. После ряда недомолвок следует знаменательное признание:
«Совсем сломанной и ничего не стоящей я упала в самую стремнину революции. Вы, может быть, слышали, что я замужем за Раскольниковым — мой муж воин и революционер. Я всегда его сопровождала — и в трёхлетних походах, и в том потоке людей, которые, непрерывно выбиваясь снизу, омывают всё и всех своей молодой варварской силой. И странно, не создавая себе никаких иллюзий, зная и видя всё дурное, что есть в социальном наводнении, я узнала братское мужество и высшую справедливость, и то особенное волнение, которое сопровождает творчество, всякое непреложное движение к лучшему. И счастье…»
В стихотворении Сергея Обрадовича «Кронштадт» из сборника «Город», который попал в список «устриц», как называл Раскольников тоненькие стихотворные сборнички, которые нужно «глотать, не разжёвывая», внимание остановила в нём лишь одна из строф с вполне модернистской рифмой:
…Но призрачную тишь ещё не раз
Расколет
Зов Совнаркома, и в тревожный час
Ещё не раз
За подписью Раскольникова
Получит военмор приказ…
Тут у пролетарского поэта, члена «Кузницы», видна откровенная погоня за чисто звуковым ударом, модернистским приёмом, но в общем, стихотворение было довольно правдивым, несло в себе невыдуманную информацию.
