И вообще дела всего семейства шли хорошо. Минна хотя и ворчала беспрерывно на Эгона, хоть и извлекала каждый месяц семейные реликвии, документы и старинные предметы, свидетельствовавшие о том, что ее предки принадлежали к видным цеховым мастерам города и только благодаря несчастному случаю ее отец стал управляющим имением (управляющим он был хорошим, и не без пользы для себя, доказательство этому — его состояние), Минна тоже была довольна и процветала. Она едва ходила на своих коротеньких ножках, располневших настолько, что жирные складки нависали над широкими туфлями, и дорога из города на кладбище по субботам казалась ей пыткой, но это была необходимая, благородная пытка. Теперь она должна была носить цветы и на могилу жены Оскара, гроб которой фабрикант перевез на кладбище, где были могилы предков. Как-никак они были семьей, не забывавшей традиций!
* * *
Эгон Таубер начал сдавать. Он держался все так же прямо и так же важно, волосы его не поредели, голос звучал четко и приятно, но ходить он стал медленнее, по вечерам меньше читал, одолеваемый сном, и во время операций его красивые, синие, бархатистые глаза смотрели через очки. Однако рука его оставалась по-прежнему уверенной и твердой.
В стране появилось новое политическое движение. Многие немцы примкнули к нему и организовали «Этническую группу немцев». Эгона Таубера тоже пригласили войти в нее, даже настаивали на этом. Его национальная гордость была польщена, но из-за врожденной осторожности он воздержался. Хотя Гитлер и обещал захватить весь мир, Таубер, никогда не занимавшийся политикой, побоялся заняться ею теперь, на старости лет. В один прекрасный день дела могли обернуться не той стороной, но, если ничего не изменится, если Гитлер выйдет победителем из войны, к которой он явно готовится, зачем ему, Эгону Тауберу, терять хотя бы часть своих пациентов, которые про себя, может быть, были недовольны политикой фюрера. Политика требует денег, отнимает время, а Таубер не хотел терять ни того, ни другого. Он вежливо, с бесконечными извинениями отклонил предложение, ссылаясь на усталость, занятость и преклонный возраст. Не следовало упускать пациентов и среди этих буйных и напыщенных политиканов. Он умел разговаривать с ними дружески, умел уважать их взгляды. По правде сказать, гордость, что он немец, почти заслонялась гордостью, что он — это он, так что на новое движение он смотрел хотя и доброжелательно, но со стороны.
