А потому в самое пекло я засела в нашей общей дощатой продувной хате, найдя на подоконниках стопки интересных книг, происхождение которых поняла не сразу, а только после знакомых росписей «Н. Старицкая» на самых редких из них. Конечно, эту подборку книг привез сюда для студентов дядя Саша. Там я впервые прочла чудесные записки Аксакова об охоте, рыбалке, о собирании бабочек и изданные для детей рассказы о животных Сетон-Томпсона, занимательно-сюжетные, написанные с огромной любовью к дикой природе. Если подборки рассказов Чехова, Куприна и «Белый клык» Джека Лондона мы с Колей хорошо знали к этому времени, то роман Лондона «Майкл, брат Джерри» я здесь с восторгом и слезами прочла впервые. От книг меня с трудом «отколупывали» тетя Галя с мамой (выражение моей тетушки), чтобы сводить в студенческую полупоходную столовую, где я взахлеб пересказывала им свои очередные впечатления, торопясь поскорее проглотить еду и бежать обратно. Почему-то не помню жующей мужской половины семейства и подозреваю, что все четверо целыми днями пропадали на речке или в лесу, со студентами или без, обходясь походными условиями. Так и осталось в моей памяти: я получила экобиологическое образование в университетском Борисовском заповеднике, да еще и в бывшем частном владении графа Шереметева, хотя и просидела почти весь срок в дощатой избушке.
Для моего родного братца Борисовка оказалась раем небесным. Если он не сидел рядом с папой, заядлым рыбаком, с удочкой, то носился по всему заповеднику впереди студентов, к изумлению и даже восхищению дяди Саши, показывая и разъясняя им, в каких местах, под какими деревьями и когда водятся такие-то жучки и такие-то бабочки. Дядя Саша тогда и сказал, что Коля – прирожденный биолог и не стоит его ориентировать на что-то другое. Действительно, все мое детство в нашем доме постоянно сменяли друг друга то собака Тузик, которую застрелил эсэсовец; то ежики, которые чуть ли не сами заползали в саду к Коле в руки, чтобы пожить немножко в его любви и заботе; то кролик Зая, которого он аккуратно кормил морковкой и капустой, пока у нас хватало корма, потом его под всхлипы Коли отдали деду Мыкыте; то чудесные игручие Микины козлята; то перепелочка, у которой была повреждена лапка и которую потом он выпустил на волю; то удод, в которого Ленька Бука нечаянно попал из рогатки; то полевая мышка и т. д., всего не упомнить. Почти два года у нас жил кобчик Коба, совсем ручной, которого легко отпускали погулять, и он, немного полетав поблизости, садился на ветки высокой старой липы или на крышу, а на зов «Коба, Коба» спускался на плечи брата. Не помню, как он оказался у Коли. Но его пребывание у нас совпало с голодовкой, когда обеспечивать несчастную птицу мясом было очень и очень проблематично. Как ни старались находить для него корм (Коля приносил ему то кузнечиков, то стрекоз, то майских жуков), как он сам ни пытался зорко выглядывать воробьев, а однажды даже стащил у Марьи Тимофеевны куриную голову из миски, он умер у папы на ладони декабрьской полночью 1947 года, скорее всего, от неправильного питания. Умер под наши горькие слезы…
