Не знаю почему, но день победы для нас оказался незабываемой «ночью победы». В ту майскую ночь, еще сравнительно прохладную, нас разбудил стук. В окно с улицы стучали через фигурную железную решетку. Стучали громко и настойчиво. Пришлось маме приоткрыть ставни. Мы с братом тут же с беспокойством вскочили и при ярком свете то ли каких-то огней, то ли салютов увидели в окно около десятка людей, высыпавших на улицу, в своеобразный курдонёр перед боковой стороной нашего дома. Это были сбегавшиеся из двух-трех окружающих домов соседи, которые обнимались и громко выкрикивали: «Ура! Вставайте, вставайте! Победа, победа! Ура! Ура!»
Поскольку окна только нашей комнаты выходили на улицу, еще полураздетый Колька, как молния, с радостным и пронзительным визгом: «Победа! Конец, конец войне!» – сломя голову ринулся по коридору будить остальное семейство и живших тогда у нас киевских беженок. По прошествии многих лет мне кажется очень показательным, что какая-то неведомая сила буквально вытолкнула весь разбуженный народ и заставила всех соседей собраться непременно вместе, именно воедино. Выбегали матери с маленькими детьми на руках, выбегали подросшие дети, выходили старушки и редкие старики вроде Алкиного Титькú. Из своих углов «выскочили» с костылем и палочкой очень, очень старенькие бабушки Сидоренчиха и Хоменчиха, которые никогда не покидали свой дом даже под бомбежками. При этом одинокая Хоменчиха (мама называла ее тетей Пашей), потерявшая в тридцать третьем году от голода всю семью, всегда замкнутая и суровая женщина, длинная, как жердь, и вся испещренная морщинами, решительно отбросив свою палочку, вдруг согнулась и выхватила из рук тети Гали нашего Сережку. Он прижимался к своей маме, мало что соображая со сна. Неожиданно она стала его целовать, не вытирая своих струящихся слез с его заспанной мордашки, и это нечаянное умывание, изумив меня, буквально врезалось тогда в память… Поздравляя друг друга с концом войны, все, даже мало знакомые собравшимся киевлянки, обнимались и трижды целовались друг с другом, совсем так, как бабушкины гости на Пасху. Ведь конец войны для всех тогда означал конец мукам – смертям, разлуке близких, голоду, разрухе… Многие повторяли: «Живые!.. Мы живые!.. Теперь все вернутся домой!..» Помню впервые увиденный мной прилюдный плач нашей обычно очень стеснительной тети Иры (она, конечно, оплакивала оборванную войной жизнь дяди Антона, так как всегда была уверена, что его можно было вылечить), рядом с ней глотали слезы счастливые мама с тетей Галей. Мы же с Лидой обнимали за ноги и пытались хоть немного успокоить высокую и шумную тетю Валю, ее маму, потерявшую своего «любимого Андрейку» уже в первые дни войны, а потому у нее с радостным и лихорадочным смехом чередовались всхлипы и горестные причитания.
