Расскажу хотя бы немногое из того, что помню о всей той переписке, которая вспыхнула после освобождения Полтавы, когда мы находили близких и нас находили. Раньше всего мы радовались письму от нашей Марины, за которую неустанно молилась бабушка и которая уцелела при бомбежке их эшелона, оказывается, направлявшегося тогда в Иваново. Не задержавшись в тылу, она, старший лейтенант медицинской службы, была отправлена на Калининский фронт, который позже переименовали в Первый Прибалтийский, и там заведовала хирургическим отделением прифронтового госпиталя (потом, уже капитаном, и самим госпиталем). Марина искала своего мужа дядю Ваню, не зная, где он и что с ним, целых шесть лет! Она сразу же выслала бабушке свой офицерский аттестат, и это явилось огромным подспорьем для всей семьи, так как папа был простым солдатом и ему ничего не полагалось.
Но ярче всего я запомнила, как все плакали от радости, когда пришло письмо от дяди Саши, выжившего в блокаде Ленинграда! Бабушка как раз возвращалась из церкви, когда мы с Колей побежали навстречу ей сообщать эту весть. Как она всплеснула руками и как упала на колени прямо на дорожке возле порога соседей, воздев руки кверху с благодарностью Богу, к которому она никогда не забывала обращаться! Дома плакали от счастья тетя Галя с мамой и Галочкой (что ли было воскресенье?), а глупенький Сережка прыгал по кушетке и в восторге кричал нам: «Мой папа приедет! Мой папа приедет! Скоро приедет! Он привезет, он привезет!» – «Что привезет, Сереженька?» – «Он привезет мешок писем! Целый мешок!» Конечно, я не знаю, что конкретно написал в том письме дядя Саша. Главное, мы все узнали, что он жив, жив после блокады!!! Потом уже стало известно, что он сначала участвовал в кровопролитных боях под Ленинградом как ополченец, вытаскивая из-под пуль раненых, а потом уже в качестве санитарного врача-офицера отвечал за эпидемиологическую службу Ленинградского фронта и боролся с дизентерией, тифом и туляремией в воинских частях. В блокаду болел тяжелой формой дистрофии, лежал в госпиталях, в том числе с туляремией. Только через много лет семья поняла, что ею он заразился не случайно: это нужно было прежде всего как единственно доступное ему тогда средство уйти от настойчивых поручений НКВД, несовместимых с его представлениями о чести, а еще было ему интересно для научно-исследовательских целей. Весть о живом дяде Саше дошла до нас не то в позднюю весну, не то летом, когда деревья уже давно были зелеными, как я помню, и сейчас не могу понять, почему так поздно: ведь блокаду сняли 27 января! Наверное, почта наладилась не сразу, да и он лежал в госпитале.
