Он пробовал кричать, но сдавленное немощное мычание тонуло в радостном детском гаме. Он силился приподнять голову, но несколько суетливых ладошек дружно давило сверху на затылок, усердно погружая ее вниз, еще глубже в сугроб. Он судорожно вырывался всем своим телом, но на спине, руках и ногах ощущал неумолимую тяжесть чужих тел.
«Почему они держат меня? Ведь мне нечем дышать!» — недоумевал поначалу Алеша.
Искра первоначального недоумения вскоре сменилась страхом, паникой, леденящей агонией удушья, затем — черной звенящей мглой. Он потерял сознание.
Перестав ощущать под собой всякое сопротивление, малейшее движение, отпор, дети тут же утратили интерес к забавной игре с чужаком и оставили его одного неподвижно лежать у изгороди, вдавленного лицом в крупчатый снег…
— Панаров, ты что это в снегу валяешься?.. Ну-ка, сейчас же встал и отряхнул одежду!.. Быстро, быстро! — раздался вдруг где-то снаружи строгий глас воспитательницы, вернувший Алешу из небытия и заставивший поспешно и беспрекословно подчиниться.
Мальчик насилу поднялся на неладно слушавшихся ногах, торопливо подобрал валявшуюся рядом втоптанную в сугроб шапчонку, натянул ее на голову и принялся робко и неумело стряхивать промокшими варежками с еще великоватого, на вырост, пальтишка налипшие снежные хлопья.
— Вот заболеешь — что я скажу твоим родителям? — укоризненно покачивая головой, не сходя с места и не пытаясь никак помочь виноватым детским потугам, отчитывала Алешу краснолицая тучная женщина с крашеными волосами, короткими завитками выглядывавшими из-под облезшей норковой шапки, и нахмуренным, чуть прищуренным подслеповатым взглядом. — На тихий час будешь стоять в углу раздевалки… Ты наказан!
В четыре года непростые понятия вины, справедливости и смысла наказания еще не сложились в незрелом сознании ребенка в ясные, незатуманенные и легко постижимые идеи.
«Я же не сам!.. Я не хотел валяться в снегу — меня же держали, — грустно и недоуменно размышлял он, стоя раздетым, в одних трусиках, босиком на кафельном полу в углу меж детскими шкафчиками с верхней одеждой и зябко поеживаясь. — Но ведь лежал-то в сугробе я, а не они… Наверно, оттого я и должен быть наказан».
Последняя мысль показалась ему довольно разумной, как-то изъясняющей логику и последствия случившегося с ним, хоть где-то в душе смутно и угадывалось, что за примиряющим с серой недоброй действительностью «довольно» скрывается настырное «не совсем».
