, и, если будешь писать Минеке, ей тоже поклон. Лин, прими от меня самые сердечные пожелания всего наилучшего.
Твой друг, который ,
Йо Клейне
P. S. Дорогая Лин, не знаю твоего точного адреса. Поэтому приложу это письмо к письму Минеке. Я надеюсь, что она быстро перешлет его тебе и ты скоро мне ответишь. Еще раз наилучшие пожелания, твой друг Йо.
Внизу страницы крупными буквами – армейский номер Йо:
Капрал морского флота Й. В. Л. Клейне, NL4 502 759
– Дальше он приписал свой адрес, – голосом, полным радости от воспоминания, говорит Лин.
– А вы помните, ответили ли ему и что именно? – спрашиваю я.
Настроение разговора мгновенно меняется. Ответ Лин звучит обдуманно, но без глубокого сожаления.
– Я никогда… никогда ничего так и не предприняла, – произносит она. – Так и не написала. Так ни во что и не вдавалась. Не поддерживала отношений. Нет. – Она вздыхает. – Просто…
Пауза.
– Вы что-нибудь еще о нем слышали?
– Нет, нет. На этом ведь все?
– Да.
– Понимаете… Я тогда была на другом этапе жизни. Не чувствовала никакой связи.
Надолго воцаряется молчание. Затем диктофон записывает щелчки моей фотокамеры – я переснимаю письмо Йо.
– Он так симпатично подчеркивает слова, – говорю я, читая письмо сам.
– Йо Клейне, – произносит Лин и улыбается, все еще погруженная в воспоминания. – У меня сохранилось письмо, написанное подругой моей мамы, но… Не знаю, оно вам нужно?
– Мне все нужно. То есть если можно…
Лин улыбается шире.
– Вам нужно все! – смеется она.
После некоторых поисков она приносит письмо от тети Элли, полученное на день рождения в сентябре 1942 года.
– Тетя Элли – я ее почти не помню. Прочитать вслух?
Лин читает письмо, которое мы пропустили, – о том, как тетя хочет навестить Лин и как у той теперь будут новые дяди и тети, – после этого всплывают еще кое-какие детали пребывания в Эйсселмонде, у участников Сопротивления. Но вот о том, куда Лин повезли потом, она ничего вспомнить не может.
– Мне думается, что к Тоок, – говорит она, – но точно не знаю.
То, как Лин подчеркивает слово «думается», придает фразе оттенок скорее веры, чем воспоминания. Получается, что путешествие из Гааги в Дордрехт запечатлелось в памяти ярко, а следующее, через полтора года, стерлось начисто.
Мне снова приходит на ум, что́ Лин сказала во время нашей первой беседы о ее воспоминаниях военных лет. «Без семей нет и никаких историй». Проведя столько месяцев в сумраке, Лин почти не замечала других людей, даже если они были рядом, – а все потому, что не ощущала с ними связи. Из-за своей изоляции она перестала видеть мир вокруг.
