По крайней мере, я надеюсь, что скоро мы с Вами увидимся и поговорим. Прошу прощения за свой плохой нидерландский (говорю я на нем лучше).
Большое спасибо и, надеюсь, до скорой встречи.
Барт ван Эс
Через два часа пришел ответ.
21 декабря, в воскресенье, в одиннадцать утра я припарковался у амстердамского дома Лин, подошел к подъезду и нажал кнопку под табличкой «де Йонг» – это девичья фамилия моей бабушки. К тому времени я уже успел прочитать о Лин на сайте «Фонда Шоа», но, поскольку там была лишь ее маленькая фотография, сделанная в 1990-е, да несколько основных фактов, я до сих пор практически ничего не знал о том, с кем мне предстоит беседовать. Загудел домофон, мне сказали подняться на второй этаж, и там, на площадке, меня ожидала Лин среди растений в кадках и постеров с современной живописью.
– Дайте-ка на вас поглядеть, – сказала она, сделав шаг назад.
С шутливой церемонностью она провела меня по открытой галерее, выходившей в зеленый дворик.
– Вы похожи на мать, – заметила Лин.
Я вдруг ошеломленно сообразил, что, когда та в последний раз видела моего отца, ему было примерно столько же, сколько мне сейчас.
В тот день мы заговорились: уже стемнело, а беседа все продолжалась. Под конец мы так сблизились, что расставаться казалось странным. Удивительным образом я чувствовал себя старше Лин – наверно, потому что бо́льшую часть времени мы говорили о ее детстве. Ведь людей воспринимаешь не только по внешности, а и по историям, которые они о себе рассказывают, а я в тот день узнал Лин из малых и больших событий ее детской жизни – когда ей еще не было девяти. В ней до сих пор сохранилась частичка прежней Лин, ранимой и неопытной. На прощание я пообещал навестить ее сразу после Нового года.
На обратном пути голландские шоссе показались мне еще современнее, чем раньше: освещенные автосалоны плыли во тьме, точно космические корабли; «ауди» и БМВ громоздились один на другом на гигантских полках, фары сверкают – ток подведен по невидимым проводам, высокотехнологичный дизайн во всей красе. Я ехал по прямому как луч шоссе, и передо мной всплывали черно-белые картинки из детства Лин – вроде того снимка 1938 года, на котором две девочки сидят за старой школьной партой, а у них за спиной стоят два мальчика в коротких штанишках и при галстуках. У Лин в волосах бант, у ее подруги тоже.
Но еще настойчивее, чем фотографии, меня преследовал образ матери Лин, собиравшейся открыть дочери «секрет». Поразительно самообладание ее родителей, которые продумывали наперед, как помочь Лин, не поднимая суматохи, как спасти ее, даже если им самим уберечься не удастся. Я так и видел ту спокойную семейную встречу, где дядюшки и тетушки успели обнять племянницу, как оказалось, в последний раз. И наконец, меня потрясло письмо ее матери моим бабушке и дедушке: с каким обдуманным самопожертвованием она отказалась не только от дочери, но и, что гораздо драгоценнее, от любых притязаний на любовь Лин.
