– Ваше высокопревосходительство, это же сумасшествие, настоящее сумасшествие…
Но Гудериан тут же пришел в себя и смерил сержанта обычным ледяным взглядом, дав тому почувствовать всю глубину пропасти, которая лежала между ними. А Ефим, сам не понимая зачем, вытянулся по стойке смирно, отдав честь офицеру Его Императорского Величества.
Громкий свисток резанул уши. По Транссибирской магистрали, проходящей рядом с Ипатьевским домом, мчался поезд. И все его пассажиры были свободны.
Сам он тоже был когда-то свободен, но в конце концов оказался в этом доме и у потного охранника с монголоидным разрезом глаз должен был выпрашивать разрешение открыть ставни, получая недовольную гримасу вместо ответа. Когда его жизнь была настоящей? Та м, в прожитых годах, в том 1897, или 1909, или 1912, в тех месяцах и днях, которых больше не было, или теперь, здесь, когда вся она сосредоточена в нескольких словах с просительной интонацией? Жизнь давалась ему последним, жадным глотком, она утекала сквозь пальцы, он ощущал эту непрерывную утечку, как ощущают потерю крови. Его жизнь почти не существовала, изношенная вместе с сапогами, которые Трупп[15] напрасно пытался начистить до блеска, стараясь не порвать их окончательно. Жизнь истиралась, обнажая свою основу. Он, Николай, еще жил, двигался, разговаривал, как и все те, кто над этим никогда не задумывался, как беззаботные путешественники в поезде, проезжающие мимо города Екатерины, где держат взаперти царя вместе с женой и пятью детьми. Пожалуй, путь на страшную сибирскую каторгу, проклятый тысячами судеб, полный ненависти и сопротивления, начинался действительно здесь. Здесь, за Уральскими горами, кончалась Европа, кончалась Россия, кончался привычный мир. И начинался иной, незнакомый. Николай II, как и его предшественники, правил и Европой и Азией, по ту и по другую сторону Уральской гряды. Теперь семья Романовых, заброшенная в центр собственной империи, оказалась на границе привычного мира.
«Мир бесконечен», – прошептал Алексей, пытаясь однажды ночью сосчитать звезды, которые отец показывал ему из окна их тюрьмы. Мальчик кивал головой и старался запомнить все названия, то и дело переводя взгляд с огромного ночного неба на казавшегося теперь таким маленьким царя, который к тому же им уже и не был, а потом снова всматривался в темную бездну новолуния, в ночь. Им оставалось теперь единственное – ждать, здесь, «на краю света», как говорила Аликс, которая не любила собственных азиатских владений.
