Он прервал меня:
— Это не аппендицит… Послушайте, голубчик, я привык говорить откровенно… Можно было бы поклясться, что вашу жену отравили… Посмотрите на ее язык, слюну… А к вечеру — все остальные симптомы: учащенный пульс, рези в желудке, слезоточивость…
— Не может быть!
Я попытался сказать это убедительно, но из головы у меня не шел пропавший из чемоданчика флакон с мышьяком.
— Согласен, что не может быть, — подхватил Малле. — Но нужно принимать во внимание все симптомы. Голову дал бы на отсечение, что это мышьяк.
— Но-о… вы же понимаете, что…
Он вернулся к постели Элианы, понюхал губы, помял живот.
— Разумеется, стопроцентной уверенности у меня нет. Случай относительно безопасный. Но придется промыть ей желудок, другого выхода нет. И все же я думаю, что она съела какую-то гадость… Пойдемте, пусть пока отдохнет.
Я увел его к себе в кабинет, и он, запустив руку в табакерку, набил себе трубку табаком и принялся осматриваться.
— Вы уверены, что опасности нет?
— Абсолютно. Ей просто попался недоброкачественный продукт, а какой, я не знаю. Подумайте сами. При таком крепком здоровье ей понадобилась бы немалая доза. Однако как тут у вас хорошо! Загородная местность! Море! Нуармутье виден, словно мы там прогуливаемся.
Он уселся за мой стол и выписал рецепт.
— Что-то последнее время вашей жене не везет, — заметил он. — Закон серий. Надеюсь, третий удар ей не грозит.
Держите рецепт. Я прописал водный раствор магнезии и два слабеньких лекарства, чтобы поддержать сердце. Посмотрим. И конечно, она должна принимать альбумин. Потом сделаем анализ, хорошо? Завтра я навещу вас.
Видя, что я встревожен и угнетен, он положил руку мне на плечо.
— Не огорчайтесь вы так, Рошель! Такого рода неприятности случаются сплошь и рядом. Да вот в прошлом году тут у вас рядом, в Бовуаре, одна старушка отравилась порошком, которым травят улиток». Теперь бегает как молоденькая.
Я проводил его до двери, притворяясь, будто он совершенно меня успокоил, но на деле мне было все так же жутко, у меня даже руки дрожали. Я шел по аллее с мучительным, душераздирающим чувством: надо мной взяли верх. Я проиграл. Мириам слишком сильна для меня. Первым моим побуждением было вылить овощной суп. Вторым — отнести его на анализ к аптекарю. Но что, я не знаю Ландри! Он всем растреплет. И почему, собственно, я подозреваю в чем-то суп, который варил собственноручно? Элиана одна пила его? Ладно, я тоже выпью. Кастрюля стояла на плите: Матушка Капитан позабыла убрать ее в холодильник. Я понюхал суп. Опустил палец и облизал. Похоже, я глупею прямо на глазах. Как Мириам могла на него воздействовать? Я решил, что суп безвреден, но все же — это было сильнее меня — налил два половника и выпил как лекарство: залпом и закрыв глаза. Потом я обшарил все уголки в доме и гараже. Но я заранее знал, что ничего не найду: Элиана не покупала яда ни от слизняков, ни против кого другого. На самом деле я искал не для того, чтобы найти. Я искал для очистки совести. И походил на человека, который крепко закрыл кран и знает, что он крепко его закрыл, но все-таки снова отпирает дверь и идет проверять этот кран. И если я роюсь повсюду, будучи совершенно уверен, что это бесполезно, то только потому, что не могу одолеть своей паники. Как я мог поверить Мириам на слово, будто она выбросила флакон? Я должен был настоять, чтобы она мне его вернула. Но если бы она мне его и вернула, что мешало ей купить в первой же попавшейся аптеке лекарство на мышьяке? Так, а дальше? Каким образом она воздействует? Нужно ли ей что-то вещественное для передачи яда — к примеру, овощной суп? Когда в ландах крестьяне говорят, что кто-то запер молоко у коровы, нужен ли при этом реальный контакт? Дело тут скорее в привычном для меня образе мышления. Почему Мириам не может просто так отравлять Элиану? В колониях, а вполне возможно, и в Африке, существует немало деревьев, под которыми нельзя останавливаться безнаказанно — непременно умрешь.
