Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс. | страница 10
Я охотно говорил бы с ней, но точно так же, как она не знала, куда ей пойти, я не знал, что ей сказать. Мне было просто приятно, что она рядом, и она чувствовала, что мне хорошо, и это порождало безмятежную, трогательную, иногда меланхолическую тишину. Вероятно, счастье тоже должно быть с налетом какого-то сожаления. Как видите, я пытаюсь передать свои ощущения. Теперь, когда все кончено, эти подробности приобретают особое значение и раздирают мне сердце. Вот мы с Элианой отправляемся спать. Спальня обставлена с большим вкусом. Обставлял ее приглашенный из Нанта оформитель. Поначалу она казалась мне чересчур уж красивенькой, как на рекламном проспекте. Но мало-помалу мы приспособились к ней, как к новой одежде. Пока Элиана причесывалась на ночь, я ставил будильник. Иногда рука у меня замирала: мне тридцать лет, а я живу как старик. Да нет, скорее как солдат. Я подчинялся дисциплине, а не благоприобретенным привычкам. А Элиана?.. Но к чему мучить ее глупыми вопросами? Я тушил свет. Ставни я никогда не закрывал, разве что во время грозы, когда над лугами летали брызги с моря. Мне нравилось, лежа в постели, видеть звезды и луч маяка, такой стремительный, что он казался воображаемым. А потом?» Раз уж я решил рассказать все, то должен затронуть и этот важнейший вопрос. Любовь — я имею в виду любовь плотскую — не занимала большого места в нашем существовании. Она была просто обрядом, хотя и приятным. Как и во всем остальном, Элиана и тут прилагала старание. Она считала, что удовольствие — неотъемлемая часть комфорта, и отдавалась мне пунктуально, но без огня. После ласк мы обменивались благонамеренным поцелуем и быстро засыпали. Так, похожие друг на друга, проходили наши дни и наши ночи. Я много работал; мой сейф наполнялся купюрами, которые я ежемесячно отвозил в банк. Деньгам я не придавал особого значения. Не было у меня и никаких честолюбивых устремлений. Я жил только своей работой. Тут необходимо сделать уточнение. Я не ученый, Боже упаси. Занятия частенько нагоняли на меня скуку. Но у меня на удивление «легкая рука». Мне трудно объяснить вам, что это значит. Вы, конечно же, слышали о лозоискателях. У них чутье на воду; они чувствуют ее нервными окончаниями; источник притягивает их, как магнитный полюс — стрелку компаса. У меня же прикосновение целителя. Руки инстинктивно отыскивают больной орган, и животное тотчас покоряется. Между ним и мною происходит некий обмен — лучшего слова я не подберу. Разумеется, все это не очень ясно, но истина не всегда ясна; как вы увидите впоследствии, она даже может выглядеть невероятной. Бесспорно одно: подле животного я обретаю свою подлинную природу. Я выныриваю из того тумана, в котором обычно витают мои мысли. Я сосредоточиваюсь, становлюсь предельно внимательным. Я обращаюсь в собаку, лошадь или быка. Их плоть я ощущаю в своей. Я разгадываю их сквозь себя и подлечиваю себя сквозь них. Мне кажется, нечто подобное должны испытывать музыканты (конечно, настоящие), и это потрясающее чувство. В нем заключена такая радость, которой никогда не насытишься. Людей мне понимать нелегко — их окутывает плотное облако слов и побуждений. Животные же суть лишь любовь и страдание. Я — общинный пастух, образованное животное, возвращающее жизнь другим животным.