Показалось два ряда ослепительно белых зубов и вихрь черных, как вакса, волос:
— Мызно щераз взятшайник?
— Конечно. Ты знаешь, где он. Дверь закрылась.
— Что это было? — спросила Хильда.
— Это был мусульманин.
— На каком языке он говорил?
— На английском.
— И что он хотел?
— Взять наш чайник.
— Почему он не купит собственный? Это недорого.
— Не знаю, — ответил, подумав, Питер и закрыл глаза.
— Господи, Питер, — простонала Хильда. — Как я хочу, чтобы ты не жил в этой клоаке! А кстати, где книги, которые я принесла в прошлый раз? Их почему-то нигде не видно.
— Проданы.
— Питер! Твои альбомы по искусству! Ты ведь их так любил!
— С этого рода искусством у меня покончено. А деньги были нужны. Частично они пошли Таллису. — Питер слегка приоткрыл глаза.
— Нет никакой необходимости отдавать деньги Таллису. За комнату я плачу. А того, что дает отец и еще прибавляю я, тебе на жизнь более чем достаточно.
— Так я не жалуюсь. Напротив, благодарен.
— Ради бога, не говори никому, даже Таллису, что я добавляю тебе от себя. Твой отец ничего не знает об этой добавке. Узнав о ней, он пришел бы в ярость и был бы абсолютно прав.
— Я уже сказал Таллису, но он никому не скажет.
— Господи, как мне не нравятся все эти сложности! Наверное, я просто не справляюсь с ролью матери.
— Мама, не заводи все сначала. И, пожалуйста, обойдись сегодня без слез.
— Но что ты собираешься делать? Ведь нужно куда-то двигаться. Нужно как-то войти в человеческое сообщество. Нельзя провести в постели всю жизнь.
— Шш-шш, успокойся, милая моя мама. Дай руку. Вот так. Нет, только руку. Да-да, все в порядке, ты знаешь, что я люблю тебя.
— Но, Питер, ведь необходимо попробовать…
— Ты хочешь сказать: состязаться. Но я не хочу состязаться.
— И потом, эта проблема Кембриджа. Ведь нужно наконец решить…
— Я все решил. Мы по-разному смотрим на вещи, мама. По-разному ощущаем время. Тебя оно беспокоит, и ты с ним борешься. Я отдаюсь его течению, и оно очень спокойно ведет меня за собой. А Кембридж — воплощение всего набора прогнивших классовых ценностей. К ним нельзя прикасаться. Ни компромисса, ни капитуляции тут быть не может.
— Гомер, Вергилий… Софокл и… как его звали… Ахилл вовсе не представляют собой набора прогнивших классовых ценностей.
— Сами они безобидны. Но все, что вокруг них накручено, — мерзость. Мамочка, это не объяснить. Но у меня свой нравственный императив. И я должен отвергнуть все, целиком.
— Питер, попробуй рассуждать здраво. Тебе необходимо будет зарабатывать. Или ты думаешь так и жить за наш счет?
