Недокуренная сигарета упала на подоконник, рассыпав золотые искры. Жанаина, закрыв лицо руками, тяжело осела на пол. Горестный, протяжный всхлип заставил замолчать цикаду за шкафом.
– Святая дева, кого же я вырастила… Если бы только у них был отец!.. Всё бы было по-другому… Будь ты проклят, Ошала! Чтоб ты сдохла, Нана! Ну почему у меня в молодости не хватило ума тебя придушить?! Глядишь, и не посадили бы надолго…
За стеной чуть слышно застонала во сне Ошун, и Жанаина умолкла. В окно душной сыростью входила ночь. Город Всех Святых спал во влажных, обманчивых объятиях дождя, дышал песнями цикад, шорохом капель. В лужах дробился жёлтый, неверный свет фонарей.
Под утро в шелест дождя над Бротасом вплелись странные звуки. Сквозь сон, в тёплой полудрёме Эва слышала, как кто-то, шёпотом чертыхаясь, отодвигает опущенные жалюзи, спрыгивает с подоконника на пол. Два мягких удара сброшенных шлёпанцев. Жалобный скрип просевшей кровати. Горячая, нетерпеливая рука, скользнувшая под простыню.
– Эшу… – ничуть не удивившись, пробормотала Эва. – Это ты?
Конечно, это был он – кто же ещё? Эшу пришёл, как приходил всегда, – без предупреждения. Забравшись под простыню, он обхватил Эву, прижался к ней, приник всем телом, словно испуганный ребёнок. Не открывая глаз, Эва почувствовала, что он дрожит.
– Эшу, что случи…
– Ничего… Ничего плохого, клянусь. Спи, любовь моя… Ещё совсем рано, ещё темно… Идёт дождь, спи… Я так скучал по тебе, Эвинья…
И по этому виноватому шёпоту Эва поняла, что он ничего не расскажет. Но Эшу был так тяжело печален и так расстроен чем-то, что она, вздохнув, повернулась, обняла его, мягко привлекла к себе, тихонько погладила по голове, по напрягшемуся под её рукой плечу.
– Ты опять что-то натворил… Разберёмся потом. Спи. Я же здесь! Спи…
Он уснул, уткнувшись лицом в ямку под ключицей Эвы и что-то обиженно бормоча сквозь сон. И Эва, улыбаясь и поглаживая курчавый затылок Эшу, уснула тоже. Когда же час спустя она открыла глаза, смятая подушка ещё хранила запах крепких сигарет и кашасы, – но рядом уже никого не было.
За окном наливалось рассветной голубизной небо. Слабый ветер доносил с моря запах соли, чуть заметно ерошил головы пальм. Было так рано, что даже Оба ещё не вставала: с кухни не доносилось ни звона посуды, ни пения. В комнате, которую отвели Габриэле, тоже было тихо. Эва на цыпочках спустилась в огромную, пустую, зеркально чистую кухню сестры, тихонько сварила себе кофе, взяла из накрытой полотенцем тарелки пончик и вышла с дымящейся чашкой в руках в маленький патио, перетянутый бельевой верёвкой, на которой поникшими бом-брамселями висели два огромных цветастых купальника Оба. Присев на ступеньки, Эва глотнула крепкого, горячего кофе, откусила пончик. С беспокойством вспомнила о том, что Эшу сбежал от неё на рассвете – хотя считал утреннюю любовь лучшим занятием в жизни…
