! Туда, куда вот-вот сойдут ориша… «Бабушка…» – как во сне, пробормотала Эва, – «Это ты? Неужели ты?!.»
В спальне родителей царил полумрак. Плотные жалюзи были опущены. Стол матери, очищенный от документов, карандашей и телефонов, сиял полированной поверхностью. Горело множество свечей, освещая раскинутую на столешнице цепь опеле[27]. А вокруг стола двигалась в ритуальном танце белая фигура. Эва замерла в дверях. Сердце жарко подпрыгнуло от радости: ей показалось, что она в самом деле видит бабушку. Но что-то сразу показалось Эве неправильным, и, вглядевшись в кружащуюся фигуру, она догадалась. Бабушка никогда не надела бы этих бело-лиловых одежд. Никогда не спустила бы на лицо фиолетовой вуали, не взяла бы в руки ритуальной метлы из конского волоса. Бабушка служила Царице вод Йеманже. А перед алтарём танцевала сейчас Нана Буруку – недобрая ориша тайных мыслей и знания. А то, что показалось Эве цепью опеле, было ожерельем Нана – серебристо-белыми бузиос. Одну из них Эва накануне разбила, превратив в сухую пыль. А ещё одну нашла в кармане своих джинсов полгода назад. Через три дня после смерти бабушки.
– Мама?.. – потрясённо позвала Эва. Нана Буруку остановилась. Медленно обернулась. И Эву отбросило к стене ледяной волной ужаса.
Безусловно, в лилово-белых ритуальных одеждах была её мать. Это была её высокая, по-девичьи стройная фигура. И резкий жест, с которым она сорвала с лица вуаль, был знаком Эве. Чёрные выпрямленные волосы упали на лицо доны Каррейра. Она недовольным движением отвела их. Эва увидела мёртвое лицо. Белые, пустые глаза. Огромный акулий рот. И длинные, гнилые зубы, выпиравшие из этого рта.
Эва хотела закричать. Но из горла вырвалось только жалкое, придушенное сипение. Мать двинулась было прямо к ней своим обычным, деловитым шагом – но внезапно остановилась. По-змеиному повела головой налево, направо, словно потеряв дочь. Слепо заводила руками. И Эва вдруг поняла, на кого мать теперь похожа. На рыбу-барракуду, живущую в вечной подводной темноте. Теряя сознание, девушка привалилась к стене… и что-то вдруг потянуло её за шею – резко, требовательно. Амулет, расшитый золотым бисером, который накануне дала ей Ошун, бился и шевелился на груди. Эва так и не смогла понять – сама ли она высвободила его из выреза платья, или амулет выбрался сам. Перепуганная Эва сжала его в ладонях, но амулет настойчиво потянул её за собой – туда, где дёргалось, мерзко шипя и поводя руками, чудовище, ещё недавно бывшее её матерью.
