Лука набрал воздуха, чтобы возразить, но Вольф что-то шепнул на ухо мессеру.
— Что ж, это, пожалуй, действительно не самое удачное время и место для долгих разговоров, — хмыкнул мессер.
Герхард Вагнер выпроводил их из хранилища. Двери фамильной сокровищницы с тихим шипением сомкнулись, утопив в безмолвной тьме артефакты исчезнувших цивилизаций и бесценные произведения искусства ушедших эпох. Несколько мгновений, пока Лука вынужденно оказался с мессером в замкнутом пространстве кабины лифта, показались ему мучительно долгими: он разглядывал собственные кеды, лишь бы не встречаться с ним взглядом, и даже задержал дыхание, чтобы не чувствовать одуряющего запаха его одеколона.
Мессер Вагнер коротким кивком распрощался с сыновьями и в сопровождении верной тени за правым плечом размашистым шагом двинулся по посыпанной гравием дорожке в сторону дворца.
В душе Луки клокотала ледяная ярость. В первую же встречу, которая и длилась-то всего пару мгновений, мессер сделал то, что ему не удалось за все предшествующие пятнадцать лет — вызвать у Луки стойкое неприятие и отторжение любых родственных связей. В детстве Лука ни разу не испытывал тоски по отцу, это молчаливое отсутствие не фонило, не ощущалось зияющей пустотой. Как никогда в его душе не было и обиды на мать, которая оставила его. У него была Йоана, был дом — и этого было вполне достаточно для счастья. Так повезло далеко не всем из шумной ватаги мальчишек, которые слонялись в его квартале. У многих из них не было даже крыши над головой — зимой они разжигали костры в заброшенных зданиях или под мостом, чтобы согреться, и, просыпаясь, не знали, получится ли сегодня разжиться чем-то из съестного или снова придется голодать. Среди его знакомых не было никого, за исключением Флика, кто рос бы в окружении семьи и многочисленной родни. Наверное, поэтому Луке так нравилось бывать в его доме. Вспомнив о друге, Лука понял, как тоскует по прежней жизни, по Йоане, которая стала ему настоящей матерью. Отца же ни в его жизни, ни в его мечтах не было. Как и, похоже, в жизни Тео. Простившись с отцом, тот совсем сник и провожал удаляющиеся фигуры мессера и его советника взглядом побитой собаки.
— Эй, что нос повесил? — Лука хлопнул брата по плечу, чтобы приободрить. У парня и впрямь был такой вид, что того и гляди расплачется.
— Отец рассердился, что я забрался в хранилище. И из-за маминого портрета.
— Да брось, вот уж действительно страшное преступление.
