— Простите, он умер, муж ваш? Может быть, вам тяжело об этом говорить? Тогда лучше не надо.
— Да нет. Ничего. Мужа у меня убили в Отечественную войну. Партизанил он. Уже не больно молод был, а вот ушел в партизаны.
— А дети?
— Дети?.. Значит, так. Самый первый еще во младенчестве умер. От оспы. Двое, как их отец, на войне погибли. В Красной Армии. И самый последний погиб. Был у нас с Гришей еще один мальчик. Поскребыш… Любимец наш, стало быть. Думала, будет мне утешение в старости. Но, видно, не судьба. Погиб четырнадцати лет от роду.
— Как же это случилось?
— А так. Немцы у нас тут в первый год войны стояли…
— Немцы? — машинально переспросил Александр Николаевич, слушая старуху со вниманием, но в определенные моменты отвлекаясь мыслями об уже рассказанном ею.
— Ну да, немцы, — подтвердила она. — Эти… В касках… Безобразничали. Комсомольцев расстреливали… Сперва, правда, все Золотую гору рыли, — тут Федосья Марковна открыто засмеялась, вспомнив вдруг что-то забавное. — Это возле Бахвалинского леса. За что ее Золотой прозвали, никто, поди, и не знает, а немцам кто-то из наших баб шепнул, будто в ней золото зарыто, они и рады стараться. Рыли-рыли, ничего, конечно, не нашли… В общем, неплохо им сперва жилось. Кур да поросят ловили, лопали все, что под руку попадало. А потом в наших краях партизанский отряд объявился. Тут уж немцам не до кур… Зверствовать, конечно, начали. Двух старичков повесили за помощь партизанам. А партизана Диму Любимова, ихнего разведчика, поймали, за ноги к лошади привязали и протащили по деревне, потом тоже повесили… Да, к чему я это все?.. Ага, вот что. Как наши стали Корягино от немцев освобождать, сынок мой Петя красноармейцам на помощь побежал. Я и ахнуть не успела, а уже Петя мой через плетень перепрыгнул, бежит, кричит: «Ура!», а у самого гранаты в руках, они у него, у дьяволенка, в огороде были закопаны. На улице-то прямо страх что делается. Орут, бегут, пулемет строчит. А Петя: «Ура!» — и гранаты свои в немцев бросает. У меня сердце обмерло. Я за Петей. Кричу глупость какую-то: «А ну, вернись сейчас же! Я кому сказала? Я вот тебе сейчас задам!» А сердце из груди вырывается. Ноги подкашиваются. Плачу на ходу. Почти догнала его. Потом гляжу: а он вроде как испугался, когда меня увидел. Обернулся, смотрит так испуганно, а сам за живот держится и на коленки опускается. Я к нему: «Петенька! Петенька! Что с тобой?» Он руку отнимает от живота, глядит в руку и говорит: «Мама, кровь». Я тоже говорю: «Кровь». А он все опускается, опускается, все белеет… Я кричу: «Петенька!» А он уж почти шепчет: «Маманя, ты не плачь. Не плачь, говорит, маманя…»
