Шлюпки с парохода Красильникова были далеко. Когда люди оказались за бортом, два тральщика растянули спасательную сеть и на полном ходу стали нас выуживать как селедку. Попал в сеть — спасся, прошла мимо — жди, когда тральщики пойдут на новый заход. Очень холодно. Организм быстро переохлаждается. А тральщики не останавливаются и не сбавляют хода, командиры опасаются, что лодки станут пристреливаться. Мы с Володей не попали в сеть. Позже других прыгнули, оказались в стороне — и не попали. Обледенели головы. Ноги ничего не чувствуют. Неподалеку — взрывы; и светло как днем: еще два наших парохода горят. «Крышка, думаю. Если и вынут через час, умрешь от переохлаждения». Реветь хочется. Жить хочется. Сквозь ветер слышу: стучит машина. Поворачиваю голову — тральщик идет прямо на нас. Хочу кричать, губы не шевелятся. Думаю: «Неужели не заметят? Должны заметить! Не может быть, чтобы не спасли!» Не хотелось верить, что погибнем. Мутилось сознание, но увидел: возле борта стоит матрос, показалось — негр, в руке линь, собранный в бухту, готовится кинуть. Кинул. Володя вцепился в линь зубами, повизгивает. Я тоже успел. Поволокло за тральщиком. Чувствую — слабею совсем; когда не надо слабеть — слабею. Пальцы еще немного и выпустят линь. Стало тошнить. Может, оттого мне было хуже, чем Володе, что я еще при взрыве ударился. Думаю: «Помоги, штурман. Поддержи. Самому мне не продержаться, пока подтянут к борту». Пытаюсь крикнуть: «Помоги, Володя!», но сам себя не слышу… Неправильно думал, не имел права. Ему было очень тяжело… Посмотрел на меня — страшный на лицо. Опять отвернулся, не обращает внимания. «Боится за свою шкуру», — так я решил. Думаю: «Зараза, собака. Был подлецом — подлецом жить останешься». Держусь из последних сил… Вдруг по глазам как кнут ударил. Куда-то полетел, что-то обвило змеей и давит, и не холодно. Потом ничего не помню. Потерял сознание. Очнулся на палубе тральщика. Лежу на спине, рядом матросы, один льет в глотку ром. На руке линь — еще не успели отвязать, выбленочным узлом к запястью привязан… Немного оправился, спрашиваю: «Где второй моряк, который был со мной?» Не знают. Разводят руками. Требую возвратиться, отвечают, что нельзя: лодки. Мол, тральщики с сетью пройдут еще раз, а им надо защищать пароходы, которые остались от каравана…
Ветер изменил направление. На мостике ему препятствовал барьер, а матросов он обрабатывал как наждак, их лица были напухшие и багровые. Часы показывали половину шестнадцатого, а уж свет сделался мутным. Рулевому пришлось зажечь на компасе электричество, и Саша повернул рубильник и включил ходовые огни. Свет в окружении парохода померк, и резче выделилась белизна штормовых гребней, обледеневшие предметы залоснились. Волны бомбардировали судно; соленая изморось, орошала лица. Скоро капитан перевел ручку машинного телеграфа на «малый ход».
