Штурман был невысокий, невзрачный. Одетый не по погоде легко, он пристукивал каблуками и сводил у шеи углы воротника курсантской шинели. Море «дымилось», отдавая теплоту морозному воздуху. Небо будто навечно затянулось тучами. Вблизи парохода цвет моря был серый, а к горизонту постепенно сгущался почти до черного.
Ненадолго тучи раздвигались, и море тотчас отражало солнечный луч гранями широко размахивавшихся волн, и подавленность, которую неизбежно вызывали хмурая погода, ветер и звуки волнующегося моря, сменялась хорошим настроением.
Пароход двигался с замедленной скоростью, волны его раскачивали, и в направлениях качки не было постоянства, отчего узлы набора корпуса испытывали сложные нагрузки. Что-то громыхнуло в машинном отделении в тот момент, когда пароход получил крен. Вот из-под носа ушла волна, а корма одновременно взмыла на гребне, и обнажившийся винт создал вибрацию. Пароход обледенел, и это выглядело эффектно и казалось неправдоподобным.
Штурман недавно вышел из училища. За время летних практик его руки успели несколько огрубеть, но кожа на лице была совсем гладкая; нос вздернутый и в родинках, уши «топориком»; фуражка с «крабом» была ему велика, а черная шинель становилась маловата. Он мерз нынче на вахте из-за своей непредусмотрительности, а мог бы, обратившись к боцману, получить от него полушубок, ватные штаны и кирзовые сапоги с фланелевыми портянками. Факты его биографии ничем не были примечательны. Стоит сказать, что мама хотя и посчиталась с его желанием, в общем, была против морского училища, о чем ему и заявила, заворачивая на дорогу пирожки, складывая в чемодан белье, полотенце, мыльницу и зубную щетку. В подобных случаях мамы часто не правы, и их доводы приблизительно одинаковы, но его мать огорчилась не зря: парень подавал надежды, имел музыкальный талант, десять лет обучался игре на скрипке и очень радовал педагогов.
Капитан был мужчина высокий и жилистый, со спокойными жестами и цепким взглядом. Он говорил с кавказским акцентом в речи, но выраженным слабо. Временами его голос звучал глухо оттого, что, зябко поеживаясь, он прятал нос в воротнике меховой куртки.
— Я припоминаю такой мороз. Еще посевернее. В сорок втором году мы шли в Нью-Йорк, четырнадцать транспортов и пять боевых кораблей в конвое. Был мороз, и сильно штормило. Обмерзли чуть не до клотиков, до самых салинговых площадок. Штурман у меня тогда был. Такой, Саша, как вы, молодой. Только повыше ростом. Стройный, Красивый. Звали Володя. Вы слушаете?
